Сегодня мы начинаем наш новый еженедельный обучающий проект “Пятничная проповедь об идеальной элите”. И самое сложное здесь, – начать этот разговор. Ибо, уже первый вопрос, – “Что такое элита(ы)?” не имеет однозначного ответа.
Чтобы не повторять многословных определений учебников по политологии и Wikipedia, сформулируем дихотомию самым простым образом: “Элиты – это те, кто имеет возможность [актуальную или потенциальную] управлять государством или те, кто обладает способностью к управлению?”
Классики “элитологии” – Вильфредо Парето, Гаэтано Моска, Роберт Михельс явно или неявно описывали в качестве элит власть – действующую или потенциальную [оппозицию], представители которой, разумеется, обладали высоким уровнем знаний, умений и иных преимуществ для удержания или получения власти.
Но согласитесь, борющиеся друг с другом или “циркулирующие” элиты, не способны даже к среднесрочному планированию в 7 – 10 лет. Не говоря уже о сроках, превосходящих человеческую жизнь. Ведь жизнь [а иногда и социальная “смерть”] этих элит прочно привязана к политическому циклу.
Более того, в наиболее упрощенном “марксистском” виде, таким элитам мы можем дать такое определение, – “у кого в руках большой капитал или государственный бюджет – тот и элита”.
Кстати, при желании, из данного “определения” можно вывести тренд на сращивание бизнеса и власти, инициируемое с обеих сторон.
Заданная упомянутыми выше классиками колея оказалась магистральной, и сегодня “элитология” свелась, по сути, к изучению формирования, взаимодействия и взаимопроникновения формальных и неформальных институтов власти.
В то же время, со времен платоновского “Государства”, лучшие умы мечтали об элите, способной к управлению, т.е. исходили из ценностного или меритократического подхода. Такой подход на сегодня является маргинальным. Ибо он требует для начала ответа на ряд сложнейших вопросов философского уровня.
- Что представляет собой “меритократическая элита”, которую мы будем считать “идеальной”?
- Если мы сможем ответить на 1-й вопрос, то возникнет 2-й – как происходит становление “идеальной элиты” из нынешнего ее состояния “небытия” к полноценному “бытию”?
Да и остальным вопросам “имя – легион”:
- Как отобрать “идеальную элиту” и кто способен к такому отбору?
- Чему обучать “идеальную элиту” и кто способен к ее обучению?
- Как не просто включить “идеальную элиту” в систему власти, но и поставить ее во главе?
и т.д.
В данный момент мы просто обязаны четко признать, что вопрос создания “идеальной элиты”, как и любого иного идеала, относится к сфере утопий.
Ноутопия, в нашем случае – социальная, это не только и не столько мечтания о чем-то недостижимом. Это способ мышления некими идеальными конструкциями, благодаря которым мы можем понять проблемы реальных социальных институций и найти пути их совершенствования.
В защиту обсуждения элит через рассмотрение неких идеальных форм, напомним, что одной из форм утопии является такая важная социальная конструкция, как идеология. И потому споры политиков о том, чья именно идеология является утопией, совершенно бессмысленны, – вопрос можно ставить только о том, какая из обсуждаемых идеологий более, а какая – менее утопична.
NB! Здесь мы должны сделать очень важное замечание. Понятия “более” или “менее” в отношении утопичности идеологии абсолютно никак не связаны с понятиями “лучше” или “хуже”.
“Менее утопичные” идеологии носят “охранительный” или “консервативный” характер и защищают существующий порядок дел, – актуальную государственно-политическую, экономическую, социальную и культурную систему.
В самой своей крайней – “не утопической” форме идеология вырождается в пропаганду, превозносящую существующий порядок вещей и прославляющую власть, этот самый порядок вещей обеспечивающей. “Более утопичные” идеологии носят “эволюционный” характер и предполагают существенные изменения некоторых, либо даже всех элементов существующей общественной системы.
Их можно отнести к “реставрационным” либо “прогрессистским”, в зависимости от того, где именно, – в прошлом или будущем – ищут идеал политики, исповедующие эти идеологии.
Идеологии, предполагающие радикальное изменение существующей системы, – вплоть “до основания, а затем…” – относят к революционным.
Сразу предупредим терпеливого читателя, – отступлений, подобных разбору “идеологического кейса”, у нас будет немало, – путь к осмыслению того, что является “идеальной элитой”, отнюдь не линеен, он витиеват и зигзагообразен.
Более того, наша попытка осмыслить сущность и становление “идеальной элиты” будет напоминать анекдот о математике, который решает задачу поимки льва в пустыне. Сначала он делит пустыню непреодолимой решеткой пополам, после чего определяет, в какой части находится лев. Эту часть он снова делит пополам такой же решеткой. Повторив операцию некоторое число раз, математик с неизбежностью локализует льва на очень маленьком участке, огражденном со всех сторон решеткой, т.е. – в клетке.
Первую дихотомию мы уже сделали, – определились, что в отношении элит мы будем использовать ценностный или меритократический подход.
В завершение вступительной проповеди, мы хотим привести один очень поучительный исторический пример, который понадобится нам в дальнейшем. Описанные ниже реальные отношения Папы Римского Бонифация VIII и короля Франции Филиппа IV Красивого носят характер притчи о взаимоотношениях духовной элиты в лице Папы и финансовой, административной и военной элиты, в роли лидера которых попеременно предстает король Франции.
В 1295 году Филипп IV Красивый, всегда нуждавшийся в средствах и продвигавший доктрину о том, что духовенство обязано помогать нуждам своей страны не только молитвой и пастырским словом, но и финансами, решил включить в число налогоплательщиков духовных лиц, служивших на территории Франции.
В ответ 24 февраля 1296 года Бонифаций VIII издал буллу Clericis laicos [«духовники (и) миряне»], которая категорически запрещала духовенству платить налоги [подати] мирянам, а мирянам — требовать таких платежей у духовенства без специального разрешения Папской курии.
Ответный аргумент Филиппа Красивого был из арсенала финансовой элиты, – он запретил вывоз из Франции золота и серебра, что лишало Ватикан значительных доходов. В результате, Бонифаций VIII пересмотрел свои религиозно-экономические взгляды и новой буллой отменил Clericis laicos.
Через пять лет король Франции потребовал от Папы Римского лишить духовного звания епископа Памьерского Бернара Сессе, против которого король возбудил судебный процесс за оскорбление, измену и иные преступления [справедливости ради отметим, что современники отмечали вопиющее высокомерие епископа].
Папа ответил королю буллой Ausculta, fili [“Слушай, сын мой!”] от 5 декабря 1301 г., в которой обосновал Священным писанием и иными источниками, имевшими на тот момент высший авторитет, всю полноту папской власти над любой светской властью, включая императорскую и королевскую.
В ответ Филипп IV использовал инструментарий административной элиты. Он созвал в апреле 1302 года первые в истории Франции Генеральные штаты, на которых дворяне и представители городов выразили безусловную поддержку королевской политике, а духовные лица обратились к Папе с просьбой разрешить им не ездить в Рим, куда он звал их на Собор, готовившийся против Филиппа IV. Папа приказал священникам, но они всё равно в Рим не поехали – в силу королевского запрета.
В продолжение полемики с Филиппом IV Красивым Бонифаций VIII издал буллу Unam Sanctam [“Всякое существо подчинено Папе”] от 18 ноября 1302 года, которая стала вершиной средневековой религиозной мысли о примате власти Папы над любой светской властью.
В этом блестящем не только по религиозно-философскому содержанию, но и по литературной форме документе доказывается, что в руках Папы Римского, как представителя Христа и преемника апостола Петра, находятся оба меча, о которых говорится в Евангелии от Луки [22:38 – “Они сказали: Господи! вот, здесь два меча. Он сказал им: довольно”] и именуемых «материальный меч» [Gladius materialis] и «духовный меч» [Gladius Spirituis].
В непосредственной власти Папы находится власть “духовного меча”, то есть слово, а “материальный меч” вручается Папой в светские руки и извлекается в защиту Церкви не самим Папой, а, по его требованию, рукой королей и солдат. И так же, как светский меч находится в подчинении духовного, так и светская власть должна быть подчинена духовной. Да и в целом, согласно булле Unam Sanctam, подчинённость всякого человеческого существа римскому первосвященнику есть догмат веры, необходимый для спасения души.
Позже Unam sanctam стала общим церковным законом Католической церкви, а по результатам Ватиканского собора [1869 – 1870], принявшего догмат о непогрешимости Папы Римского в вопросах вероучения, Unam sanctam также был возведен в ранг догмата.
Нужно отметить, что до буллы Unam sanctam вопрос о “двух мечах” вызывал религиозно-философские споры примерно в такой форме – “Если бы Бог вручал два меча их законным владельцам – Папе и Императору, то Он вручил бы их каждому, или передал бы оба Папе, чтобы тот даровал Gladius materialis Императору?”
Unam sanctam положила конец богословской части диспута, происходившего в духовной элите общества. Но Филипп IV Красивый продолжил спор с Бонифацием VIII о “двух мечах” доступными ему – как представителю военной элиты – аргументами. Дело в том, действуя в рамках Unam sanctam, Бонифаций VIII в 1303 году освободил часть подвластных Филиппу VI земель от вассальной присяги. В ответ король послал своего советника и хранителя королевской печати Гийома де Ногаре с отрядом рыцарей в Италию, чтобы арестовать Папу.
Это произошло в родном городе Папы Ананьи. Французы вели себя с Бонифацием VIII крайне грубо, требовали отречения и угрожали насилием. Таким вполне наглядным образом король продемонстрировал Папе, что Gladius materialis – вполне материален, в отличие от Gladius Spirituis. Жители Ананьи через два дня освободили Папу, но тот от всего пережитого умер в течение месяца.
Через 10 месяцев умер и его преемник, Бенедикт XI, а следующий Папа – француз Климент V, избранный в 1304 году, перенёс папскую резиденцию во французский Авиньон. И хотя de jure Авиньон не находился под прямой юрисдикцией короля Франции, очевидно, что духовная элита на 70 лет [т.н. “Авиньонское пленение” пап] попала в полную зависимость от королевской власти.
Для тех, кто сомневается в том, что Бонифаций VIII был для многих высочайшим духовным авторитетом, приведем следующий факт. В 1309 году папа Климент V согласился на посмертное судебное разбирательство в отношении Бонифация, в ходе которого были собраны доказательства еретических суждений Бонифация VIII и [“чтобы два раза не вставать!”] содомии.
Но когда вопрос о виновности Бонифация был поставлен на Вьеннском соборе 1311 года, сразу три кардинала свидетельствовали об ортодоксии и нравственности покойного, а два рыцаря бросили перчатки, собираясь защищать честь Бонифация в поединке.Обратим внимание, – в данном случае представители военной элиты выступили в защиту элиты духовной. И никто не рискнул принять этот вызов. Собор объявил вопрос закрытым, а Климент V своей буллой Rex gloriae virtutem [“Царь славы и власти”] запретил возвращаться к этому вопросу.
Продолжение следует