Падение Рима: культурно-ценностное измерение

Аннотация. Статья посвящена падению Западной Римской империи. В первую очередь рассматриваются социально-культурные аспекты упадка Рима, в том числе с использованием теории социально-культурной динамики, разработанной П. Сорокиным. Рассматривается также сущность такого понятия, как «империя». Изучается возможность инкорпорировать историю падения Рима на современное состояние западной цивилизации, что некогда сделал О. Шпенглер.

Ученые не сходятся во мнении о том, что такое империя, соответственно, до сих пор ведется полемика: сколько в истории человечества было этих самых империй. Более того, есть версия, что понятия «империя» и «государство» в семантическом плане вовсе не поглощают одно другое: что это вообще разные сущности. Также существуют и еще термины – «сверхдержава», «мировая держава», «метрополия» и др. Как они соотносятся с понятиями «империя», «государство»? И.И. Рогов отмечает: «Существуют серьезные сомнения, можно ли вообще называть “империю” “государством”» (1, С. 18). Таким образом, мы будем рассматривать империю как крупное территориальное образование с централизованной властью, части империи не суверенны, хотя чаще всего этнически и культурно разнообразны; империя является одним из ключевых мировых геополитических акторов, то есть для нас понятия «империя» и «сверхдержава» – синонимы.

Есть и еще одна сложность при исследовании империй: важно смотреть на них и с диахронической позиции, потому что согласно принципу историзма, разные объединения на протяжении человеческой истории могли именоваться империями. Проще говоря, империя, появившаяся до нашей эры, это совсем иное объединение по сравнению с империей Нового времени. Видимо, первым государством, которое институционализировало само понятие империи, дало ему правовое и философское обоснование, был Древний Рим. Собственно, уже само слово «империя» пришло к нам из латинского языка, где оно было, кстати, многозначным. Слово «imperium» значит: приказание, власть, владычество, полномочия, высшее военное командование… ну и, собственно, само понятие империи. Обратим внимание на связь этого слова с военным делом, на определенных этапах римской истории под лексемой «imperium» понималось то, что сегодня можно было бы назвать словом «генералитет». Таким образом, возможность военной экспансии заложено уже в самой семантике нашего ключевого слова. Собственно, геополитика как раз и определяет государство через понятия: «жизненное пространство» и «расширение».

Уже создатель этой науки Рудольф Челлен проводил глубокие аналогии между государством (особенно империей) и растущим живым организмом, расширяющим свою экспансию вовне. В работе «Государство как форма жизни» Челлен указывает: «Геополитика является учением о государстве как о географическом организме или явлении в пространстве, о государстве как о земле, территории, области или, точнее всего, – как о территориальном господстве» (2). Почти всегда это господство зиждется на внешней экспансии, поэтому самыми успешными и долгоживущими империями были те, кто проводили грамотную внешнюю политику, находили новое жизненное пространство, позволявшее разрастаться и укрепляться «государственному организму» (воспользуемся метафорой Челлена).

Самой крупной в истории человечества империей, по-видимому, была Британская, которая в период расцвета занимала четверть суши. Но части этого образования были разбросаны по всему миру, по разным материкам и островам. Самой крупной континентальной империей считается Монгольская. Российская империя в период своего расцвета была, вероятно, третьей по масштабам сверхдержавой в истории. Видимо, самой «долгоживущей» империей была Чола. Это тамильское государство, расположенное на юге современной Индии. Оно возникло примерно III веке до н. э. в долине реки Кавери. Считается, что просуществовало это государство до 1279 года, это примерно полторы тысячи лет.

Срок жизни у империй был разным. Например, империя Александра Македонского просуществовала считанные годы, а, допустим, Византийская империя просуществовала около тысячи лет. Не так просто ответить на вопрос, сколько было таких государств за всё время существования человечества, но нередко в научных трудах фигурирует цифра 70. Ну, и Римская империя среди них – по понятным причинам – стоит особняком: именно она стала прообразом всех последующих европейских империй. А европейская цивилизация, взявшая за основу римское право, римскую научное-философскую методологию и рациональность, в последние пятьсот лет является мировым гегемоном (и нынешнее доминирование Соединенных Штатов Америки есть продолжение этого европейского геополитического доминирования, начавшегося пятьсот лет назад).

Именно поэтому для настоящей статьи мы выбрали вынесенную в заголовок тему: в древнеримской истории, как в своеобразном зеркале, мы предлагаем увидеть и современную геополитическую ситуацию, понимая, конечно, что эта экстраполяция может быть уязвима для критики. Однако провести параллели между закатом Рима и закатом западной цивилизации было бы заманчиво. Собственно, эта аналогия напрашивается и в связи со столетней европейской традицией «хоронить» Старый свет: вспомним здесь хотя бы один из главных научных бестселлеров ХХ века – труд Освальда Шпенглера «Закат Европы». Этот мыслитель прямо увязывает судьбу Древних Греции и Рима с западноевропейскими перспективами.

Исследователь пишет: «Греки и римляне – здесь же пролегает и водораздел между судьбой, свершившейся уже для нас, и судьбой, еще нам предстоящей. Ибо с давних пор можно было и следовало бы обнаружить в “Древнем мире” развитие, представляющее собою совершенный эквивалент нашего, западноевропейского, – эквивалент, отличающийся каждой подробностью поверхностной стороны, но окончательно тождественный во внутреннем порыве, влекущем великий организм к завершению» (3, С. 157-158). Собственно, нынешняя Европа и есть продукт распада Западной Римской империи, которая, хотя и ушла с исторической сцены, оставила о себе множество следов, по сути, сформировала специфический культурный код современной западной цивилизации.

Но прежде чем перейти непосредственно к осмыслению заката Римской империи, отметим, что с теоретической точки зрения пока еще не выработано представления об универсальных законах падения крупных государственных объединений. Этим вопросом занимались многие историки, социологи, геополитики и т.д., некоторые из них даже создавали концепции «падения сверхдержав», однако выглядят они уязвимыми для критики. Это убедительно доказал, пожалуй, наиболее значительный в истории социолог Питирим Сорокин. Он создал свою теорию социальной и культурной динамики, для которой использовал колоссальное количество статистического и исторического материала. Для создания своего теоретического здания он привлекал множество ученых, которые «обсчитывали» тот или иной фактор, совершенно не представляя, для чего это нужно. Сорокин отмечает, что такая «работа вслепую» обеспечила максимальную объективность исследования: никто выводы ни под какие предварительные запросы не подгонял. Получив эти огромные данные из разных источников, Сорокин обобщил их и пришел к выводу, что кризисы и падения империй не подчиняются какому-то жесткому закону, действующему наподобие закону физическому. Наоборот: перед нами довольно стохастическая картина, каждый случай уникален и требует отдельного разговора.

В «Социальной и культурной динамике» Сорокина есть глава «Флуктуация войн в системе межгрупповых отношений», где ученый, опираясь на масштабные данные, исследует войны в истории Древней Греции, Рима, Европы, Китая. О последнем он пишет: «В такой интерпретации результаты сходны с результатами, полученными нами при исследовании динамики тяжести войн в истории Греции, Рима и других европейских стран. Как уже говорилось, они не обнаруживают никакой периодичности. История, по-видимому, не является не столь монотонной и неизобретательной, как полагают сторонники строгой периодичности, “железных законов” и “всеобщих закономерностей”, и не такой тупой и механистической, как двигатель, производящее одинаковое число оборотов в единицу времени» (4).

Таким образом, падение Рима есть уникальный исторический опыт, что может быть использован как модель, обладающая слабым прогностическим потенциалом. В этой связи гипотеза Шпенглера, приведенная выше, достаточно уязвима для критики: современный Запад не может считаться «копией» Древнего Рима – несмотря на некоторые черты сходства. Кстати, Сорокин в своей теории на первое место выдвигает культурно-нравственные причины изменений в государствах, как бы указывает, что ментально-аксиологическое измерение в бытии той или иной державы представляет собою исключительно важный фактор ее существования и развития. Иными словами, согласно Сорокину, ментальное здоровье нации, которое является залогом консолидации социума, оказывается важнее, чем, скажем так, материальные факторы: экономические, военные, даже геополитические.

Конечно, говоря о падении Рима, мы не можем не остановиться на причинах его возвышения. Далеко не нам принадлежит мысль о том, что именно Рим был важнейшим источником формирования государственных институтов, права, военного дела, социального устройства и прочих аспектов для современной человеческой цивилизации. За счет чего это было достигнуто? Думается, что за счет умелого сочетания твердости и гибкости, гуманизма и жестокости, косности и инновационности. Так, обращает на себя внимание религиозная толерантность римлян. Жан Бодрийяр подчеркивает связь этой толерантности с современным медиадискурсом: «Как в римском Пантеоне синкретично сосуществовали в огромном “дайджесте” боги всех стран, так в нашем Супершопингцентре, который для нас является нашим Пантеоном, нашим Пандемониумом, объединились вес боги или демоны потребления…» (5). Таким образом, такой современный фетиш, как разнообразие, был важен и для Римской империи с одной только оговоркой: оно не должно посягать на значимые имперские столпы.

В этой связи можно вспомнить поведение римлян в ортодоксальной Иудее. Имперские власти знали, что многие, если не большинство жителей Израиля скорее умрут, чем поклонятся чужим богам, поэтому не принуждали их менять вероисповедание. Главное было в том, чтобы иудеи соблюдали гражданские установления. И они соблюдали: в этом был найден компромисс и равновесие, которое позволяло колониальной системе существовать относительно стабильно.

В этой связи приведем лишь один эпизод, показывающий, насколько же гибкой была имперская позиция в религиозных вопросах. Накануне величайшего иудейского праздника, который сегодня принято у христиан называть ветхозаветной Пасхой (иудейское название – Песах), прокуратор Понтий Пилат должен был решить вопрос Иисуса Христа. Для этого ему необходимо было встретиться с иудейскими старейшинами. Но если бы они накануне Песаха вошли внутрь претории (то есть «штаб-квартиры» римского наместника), то осквернились бы и, соответственно, не могли бы, согласно религиозным установлениям, вкушать праздничные яства. Видимо, осквернились бы потому, что претория была наполнена изваяниями римских богов, которые для иудеев считались мерзостью – демонами. И что же делает Пилат? Он, согласно Евангелию, сам выходит к старейшинам для решения острого вопроса, тем самым проявляя удивительное уважение к их религиозным установлениям.

Таким образом, древний Рим являл собою пример продвижения своих ценностей, то есть империя не меньше чем захватом новых территорий была озабочена их удержанием и подчинением. Для этого гибко использовались и силовые методы, и культурное-ценностная экспансия. Случай с иудеями был во многом уникальным, израильтяне были неподатливым материалом для идейно-аксиологической пропаганды, здесь приходилось опираться в основном на силовые методы. При этом империя тратила колоссальные средства именно что на попытки «цивилизовать» варваров: римляне насаждали свою культуру, пытаясь растворить «варварство» в своих традициях и установлениях. Причем речь шла о насаждении, как сейчас бы сказали, «информационных продуктов» Рима среди иных народов. За редкими исключениями, такая культурная экспансия методами «мягкой силы» была успешной.

При этом местные этносы иногда платили за право находиться внутри империи полной культурной ассимиляцией, если не сказать деградацией. Н.Я. Данилевский указывает: «Все вековое господство Рима и распространение римской цивилизации имели своим результатом только подавление ростков самобытного развития. Все немногие ученые, художники, писатели, которые родились и жили не на национальной римской почве, были, однако же, или потомки римских колонистов, или облатинившиеся туземцы из высших классов общества (подобно нашей ополячившейся интеллигенции Западного края), которые не имели и не могли иметь никакого влияния на массу своих соотечественников» (6, С. 120).

Империя выделяла немалые средства для того, чтобы переводить на «варварские» языки творения римских авторов, насаждать в национальных средах свой язык, а значит и свою «языковую картину мира», имеющую понятную связь с ментальностью этноса. Повсеместно насаждался «переводной театр»: постановки шли на разных языках, чтобы приобщить народы империи к титульной культуре.

Мы уже не говорим о том, что на покоренных территориях Рим массово строил водопроводы, бани, дороги (отсюда и выражение «все дороги ведут в Рим»), канализации… Разумеется, «варвары» приобщались и к знаменитому римскому праву, административному устройству и т.д. Словом, единство империи обеспечивалось в том числе и единым, как бы сейчас сказали, информационным полем, единой культурной идентичностью. Соответственно, наша гипотеза заключается в том, что пока действовали «имперские скрепы», Рим оставался сверхдержавой. Когда идеологический стержень, на котором вращалась вся имперская система, был сломлен, тогда же «посыпалось» и всё остальное: административные органы, военные формирования и т.д. Эта мысль во многом сходится с ключевыми выводами фундаментального труда П.А. Сорокина, который при рассмотрении существования и падения империй опирается в первую очередь на социально-культурное измерение, именно его и выносит в заголовок своего капитального исследования.

Но Рим не только навязывал свое, но и заимствовал, адаптировал чужое. Н.Я. Данилевский размышляет о том, что у Рима были сильные и слабые стороны, были сферы, где латиняне создали нечто уникальное в контексте всей человеческой цивилизации, а были сферы, где они ничего не смогли обновить. Ученый отмечает, что там, где Рим подражает, он слаб. Например, ничего радикально нового Рим не создает в области искусства, философии, научной рациональности, пользуясь здесь достижениями Древней Греции. «Совершенно противоположные результаты видим мы там, где римские начала остались самобытными. Верность началам национального государственного строя сделала из Рима относительно самое могущественное политическое тело изо всех когда-либо существовавших. Правила гражданских отношений между римскими гражданами, перешедшие из обычая в закон и приведенные в стройную систему, положили основание науке права и представили образец гражданского кодекса, которому удивляются юристы всех стран», – резюмирует Н.Я. Данилевский (6, С. 119).

Освальд Шпенглер радикализирует мысль о том, что Рим был лишь «репликой», подражателем великой греческой культуры. Более того, мыслитель называет римлян – в сравнении с просвещенными греками – не иначе, как варварами! Вот его слова: «Ибо что же еще может означать тот факт – оспаривание коего выглядело бы лишь пустословием, – что римляне были варварами, но варварами, не предшествующими великому подъему, а замыкающими его? Бездушные, далекие от философии, лишенные искусства, с расовыми инстинктами, доходящими до зверства, бесцеремонно считающиеся лишь с реальными успехами, стоят они между эллинской культурой и пустотой» (3, С. 164).

Повторим, что именно в области гражданского устройства, политического аппарата, правовых основ Рим был и остается непревзойденным эталоном. По нашей версии, пока эти столпы функционировали, опираясь на греческие культурные, философские, научные традиции, империя сохраняла единство. Современный исследователь А.И. Любжин пишет: «Выросший в оборонительных войнах Рим опирался на стойкий и непреклонный дух своей пехоты и своего сената, а также на понимание справедливости, делавшее завоевателей-римлян либо меньшим злом сравнительно с другими, либо прямым благом (как для греков с их вечными междоусобицами). На завоеванных землях Рим ничего не разрушал, что было совместимо с его суверенитетом, не стремился к насильственной унификации и начиная с I в. до Р. Х., когда сумел создать честные и компетентные провинциальные власти, обеспечил мир и процветание всем своим территориям» (7). Однако со временем этих внешних территорий стало так много, что империи было трудно их контролировать. Неизбежно в руководство вливались люди, которые не соотносили свою национально-культурную идентичность с главенствующей в империи. Этот процесс часто называют варваризацией позднего Рима. И она также связана с нашим культурно-ценностным измерением, с утратой тех самых «связующих скреп».

Подводим итоги. Наша гипотеза об утрате национальной идентичности и растворении римской гражданственности и патриотизма в варварском «идеологическом дискурсе» есть лишь один из факторов падения империи. Мы отдаем себе отчет в том, каждое масштабное событие, подобное распаду Рима, есть скрещение целого ряда причин, среди которых важны и административные, и политические, и экономические, и военные… Но всё же единый дух нации, позволяющий объединить иногда довольно разношерстные этнические группы в единую масштабную социальную структуру, представляется нам ключевым фактором существования империи. И не только Римской. Сегодня фактически афоризмом стала словесная формула «Рим периода упадка», в котором ключевые смыслы-семы – это бездуховность, коррупция, развращенность, изнеженность и т.д. То есть мы видим, что культурная память из всех причин падения Западной Римской империи акцент сделала именно на ценностно-культурной составляющей. Впрочем, в наших выводах мы не претендуем на «истинность в последней инстанции», указывая, что перед читателем лишь гипотеза, которая может стать предметом для полемики. Иные причины падения Рима, в первую очередь, военно-геополитические, изложены во другой статье нашего небольшого цикла.