Почему распадаются империи? Теоретический аспект

Аннотация. В настоящей статье мы попробуем порассуждать о механизмах создания и распада государств, о внутренних смутах и внешних факторах, способствующих исчезновению империй. Поговорим о такой теме, как соотношение великой личности, стоящей у истоков империи, и объективного исторического процесса как внутригосударственного, так и геополитического масштаба.

Если бы на вынесенный в заголовок вопрос было так просто ответить, то империи бы, вероятно, не распадались. Современная научная литература о причинах краха империй довольно обширна (см.: 1, 2, 3, 4, 5), в библиографии этой статьи мы приводим лишь некоторые труды, заинтересованный читатель может самостоятельно через научно-поисковые системы найти и другие, посвященные этой теме. В этой связи заметим, что наш ключевой вопрос можно переформулировать так: кто виновен в развале государства: личность или бесстрастная совокупность исторических факторов? Объективен или субъективен этот процесс? Человек за ним стоит или причины «естественно-природные»?

 До сих пор ведутся споры о роли личности в истории. Некоторые мыслители считают, что правитель, пусть и добившийся крупных побед, завоеваний, есть лишь функция «невидимой руки» истории, не катализатор некоего процесса, а его исполнитель. Эти ученые полагают, что становление и крушение империй – закономерный процесс, в котором своя периодичность, свой алгоритм, который охватывает все крупные государственные образования. На это указывает, например, О.Д. Тальская: «Есть мнение, что к упадку империи приводит комплекс мер политико-экономического характера, однако другие ученые считают, что сама структура империи не может просуществовать дольше определенного периода» (6). Эту же мысль отстаивает Н.К. Арбатова: «Без исключения все империи подвержены действию универсальных законов социально-экономической, военно-политической и морально-психологической цикличности» (7). Идея о стадиальности жизненного цикла империй достаточно популярна, причем рассматривается этот вопрос с разных позиций: с геополитической, военной, экономической, культурной, социальной.

Ряд мыслителей считает, наоборот, что именно яркая личность является двигателем истории. Если мы обратим внимание на создателей крупных империй, то увидим, что с виду похожие волевые натуры то основывают долгоживущие империи, то создают образования, которые быстро распадаются. По мнению таких ученых, существуют объективные исторические предпосылки, которые способствуют формированию империи, однако они окажутся не реализованы, если не найдется для них гениального в своем деле «исполнителя».

Кто же он, этот мудрый и удачливый властитель? Это особая личность, которая может сломать поведенческие шаблоны и тем самым вывести сложившуюся геополитическую систему из равновесия. В этой связи уместно вспомнить введенный Л.Н. Гумилевым термин «пассионарность». Сразу оговоримся, что мы отдаем себе отчет в неоднозначности теоретических построений этого исследователя, вокруг наследия которого ведутся ожесточенные споры. И тем не менее его теория пассионарности впрямую касается нашей темы. Итак, что же это такое?

Дадим слово самому автору: «Пассионарность – это способность и стремление к изменению окружения, или, переводя на язык физики, – к нарушению инерции агрегатного состояния среды. Импульс пассионарности бывает столь силен, что носители этого признака – пассионарии не могут заставить себя рассчитать последствия своих поступков. Это очень важное обстоятельство, указывающее, что пассионарность – атрибут не сознания, а подсознания, важный признак, выражающийся в специфике конституции нервной деятельности. Степени пассионарности различны, но для того чтобы она имела видимые и фиксируемые историей проявления, необходимо, чтобы пассионариев было много, т.е. это признак не только индивидуальный, но и популяционный» (8).

Для иллюстрации пассионарности на уровне той самой «личности в истории» Л.Н. Гумилев берет несколько выдающихся завоевателей, среди них: Наполеон, Александр Македонский, Люций Корнелий Сулла и др. Все они действуют по одной схеме: когда достижения их уже основательны, если не сказать велики, когда рацио говорит, что пора остановиться, некая сила внутри них требует движения дальше и дальше. Гумилев подчеркивает, что, например, некоторые походы Македонского с точки зрения геополитики были слишком рискованными, они не могли принести большой выгоды, даже наоборот, скорее расшатывали имперские устои. И тем не менее иррациональное чувство гнало завоевателя на новые земли. И это с виду безумное поведение иногда в истории приносило завоевателям удивительные по своей «весомости» плоды.

Таким образом, можно предложить следующую гипотезу: империя создается пассионарием или, если кому-то это слово не нравится, особенной личностью, которая способна на нестандартное, даже иррациональное поведение. Такие поступки лидера-харизматика в своей парадоксальности совпадают с некими глубинными историческими процессами, как бы «входят в резонанс с историей». Но потом, чтобы успех был закреплен, на смену такому «революционеру» должна прийти некая система, которая будет удерживать государство. То есть наша гипотеза в том, что создание империи и ее защита от распада – две в корне различных задачи. Запускать и поддерживать эти процессы должны разные по своему складу люди. Основывают империю пассионарии, а удерживают консерваторы, которые создают особую административную систему: одновременно и гибкую, способную реагировать на изменяющиеся факторы, и жесткую, чтобы энтропия ее не разрушила. Тут можно далее порассуждать о связях, «скрепах», которые удерживают государство, среди них, думается, не последнюю роль играет идеология (часто – сращенная с религией). Когда связи, цементирующие империю, ослабевают, то и империя распадается.

Но можно ли ответить в принципе на вопрос: всегда ли распад империи – это закономерный геополитический процесс? (Если под геополитикой понимать науку, изучающую максимально глобальный контекст, а не внутригосударственные процессы, на чем настаивал, например, создатель термина Рудольф Челлен.) Сегодня имеется достаточно много интересных теорий, описывающих глобальные общемировые процессы. Например, интересна концепция Хэлфорда Маккиндера, который говорит о многовековом противостоянии двух глобальных сил: цивилизации Моря и цивилизации Суши. Среди ученых есть мнение, что не Фридрих Ратцель и не Рудольф Челлен – создатели геополитики как отдельной отрасли знания, а именно Маккиндер. Не станем вступать здесь в теоретические споры, скажем лишь, что концепция этого автора очень популярна сегодня среди исследователей, особенно в нынешних геополитических реалиях с их тотальным противостоянием Запада и т.н. глобального Юга, к которому относят и Россию (хотя Россия – какой это юг?). То есть мы это всё говорим к тому, что вопрос распада империй можно рассмотреть через призму маккиндеровской дихотомии.

В похожем контексте можно привести мнения ученых, которые занимались изучением цивилизаций и тоже касались вопроса, связанного с угасанием и распадом крупных государств. Здесь можно назвать такие имена, как Николай Данилевский, Освальд Шпенглер, Арнольд Тойнби, Самуэль Хантингтон и многих других. Среди всех этих авторов мы хотим остановится на научном наследии Питирима Сорокина – одного из виднейших социологов в истории науки. Причина нашего внимания к его исследованиям в том, что он создавал свою глобальную социологическую теорию, «обсчитывая» колоссальное множество различных данных, учитывая огромное количество факторов. Это он делал не в одиночку, часть выкладок ему направляли коллеги, которые даже и не знали, для чего Сорокину нужны те или иные данные. Соответственно, они не подгоняли свои выкладки под некий желаемый результат: теория росла из эмпирических данных. Речь здесь идет о главном труде ученого «Социальная и культурная динамика» (1937-1941), где был собран колоссальный статистический материал, который был обработан и интерпретирован.

Сорокин, рассказывая, как шла работа над этой теорией, останавливается на одном из эпизодов этого «подсчета», он пишет, что ему направили «1613 случаев внутренних колебаний, переворотов, сдвигов в общественной жизни Древней Греции, Рима, Византии и ряда европейских стран, а также все изменения к уровню преступности и системе наказаний в основных уголовных кодексах Европы, начиная с варварских законов до современных советских, фашистских и нацистских кодексов» (9, с. 197). Это просто чтобы было понятно, какой колоссальный материал был задействован.

Исследователь подчеркивает: «Я использовал только самое важное из собранных материалов, но даже эта часть, представленная сотнями таблиц, каждая из которых в сжатой форме обобщала длинные временные ряды данных по многим социокультурным процессам, была такой большой и настолько великолепно систематизированной, что вряд ли какая-нибудь другая социологическая работа в области социальных и культурных систем, их колебаний и изменений может сравниться с моей, которая, в чем я уверен, останется непревзойденной» (9, с. 196).

Звучит несколько самонадеянно, но мы должны отдать должное Сорокину, который действительно провел гигантскую работу. Главное для нас здесь то, что выкристаллизовавшаяся теория очень важна для понимания растянутых во времени геополитических процессов, в частности, связанных с распадом империй. Дав систематизированную и эмпирически детализированную теорию социальных структур, Питирим Сорокин подводит нас к мысли, что в обществе действуют скорее законы культурно-ментальные, а не «естественно-природные». В этом смысле, Сорокин в корне не согласен и с классиками геополитики, и некоторыми нашими евразийцами, которые считали, что законы развития больших человеческих сообществ могут быть соотнесены с законами биологической эволюции. То есть, используя термин Вернадского, мы можем вывести ключевой закон теории Сорокина: ноосфера важнее биосферы.

В «Социальной и культурной динамике» есть глава «Флуктуация войн в системе межгрупповых отношений», где ученый, опираясь на масштабные данные, исследует войны в истории Древней Греции, Рима, Европы, Китая. О последнем он пишет: «В такой интерпретации результаты сходны с результатами, полученными нами при исследовании динамики тяжести войн в истории Греции, Рима и других европейских стран. Как уже говорилось, они не обнаруживают никакой периодичности. История, по-видимому, не является не столь монотонной и неизобретательной, как полагают сторонники строгой периодичности, “железных законов” и “всеобщих закономерностей”, и не такой тупой и механистической, как двигатель, производящее одинаковое число оборотов в единицу времени» (10, с. 712).

Еще одна глава, которая непосредственно касается темы возвышения и гибели империй, – «Флуктуация внутренних беспорядков в системе межгрупповых отношений», где исследуются бунты и междоусобицы, которые, как и войны, часто приводят распаду государств. Выводы здесь в целом те же, что и в предыдущей главе: «Едва ли существует какая-нибудь определенная периодичность в росте и спаде внутренних беспорядков <…> модные теории, которые пытаются интерпретировать социокультурные процессы с помощью механистических принципов и приписать им определенную периодичность, неправильны» (10, с. 749).

Далее Сорокин (на основании всё тех же статистических данных) подчеркивает, что не существует прямой связи между неудачными войнами и внутренними беспорядками. Статистика показывает, что события могут разворачиваться по самым разным сценариям – вывести здесь опять же «механистическую» закономерность нельзя. Поразительно, но тот же вывод можно сделать и в отношении расцвета и упадка государств! Иными словами, нет прямой зависимости между ослаблением империи и смутами внутри нее! Вот как это формулирует Питирим Сорокин: «И в периоды процветания, и в периоды упадка количество волнений иногда увеличивалось, а иногда уменьшалось» (10, с. 756).

Подчеркнем, что Сорокин вполне может быть назван социологом номер один, его теоретические выкладки показали свою жизнеспособность при множественных проверках сторонними учеными. Поэтому выводы этого исследователя, на наш взгляд, могут быть взяты за основу нашей гипотезы «крушения империй». А гипотеза эта проста: нельзя жизнь империи уподоблять жизни некого биологического организма, потому что здесь действуют совсем иные законы. Не существует «железного цикла» крушения империй, хотя и соблазнительно провести некоторые параллели. Так, можно сказать, что жизнь «среднестатистической империи» – 1000 лет. Тому можно найти интересные подтверждения. Например, Рим примерно в 500 году до н.э. смог освободиться от власти этрусков. Погибла же Римская империя, по общему мнению, в конце IV века нашей эры. Тысяча лет – срок и Византии (IV – XV вв. н.э.), и Священной Римской империи (IX или, по другим данным, X в. – XIX в.). Да и старая Россия, если вести отсчет от Крещения Руси, тоже в своем княжеско-монархическом «обличии» просуществовала около тысячелетия – с 988 до 1917 гг. Но всё это – лишь отдельные эпизоды, общую картину не создающие. Проще говоря, гибель империи – процесс индивидуальный, в каждой конкретной исторической ситуации порожденный своим комплексом причин.

Правда сказанное не значит, что Сорокин только отрицает и не дает ничего взамен. Из статистического материала он выводит следующую закономерность: «В исторических судьбах наций бремя войны, абсолютное и относительное, как правило возрастает в периоды экспансии – политической, социальной, культурной и территориальной. По крайней мере, войны в эти периоды становятся столь же частными, как и в периоды упадка» (10, с. 714). Далее Сорокин раскрывает эту мысль, которая может быть сведена к простой схеме: зарождение империи – период войн и нестабильности (как тут не вспомнить Льва Гумилева с его пассионарностью), крушение империи – тоже период войн и нестабильности, тоже «пассионарное» время. То есть, если провести все-таки параллели с организмом: это или бурный болезненный рост, или агония. Сорокин считает, что катаклизмом, выводящим страну и даже целые мировые регионы из равновесия, является переход к культуре нового типа. Собственно, потому так труд и назван: «Социальная и культурная динамика». Так может, ответ на вопрос, почему «распадаются империи?» следует искать в области культуры? Культуры управления? Социального устройства? Менталитета того или иного этноса?

Похожие выводы делает исследователь и в отношении внутренних потрясений: «Таким образом, мы имеем три главных пика: в VIII в., в XIII-XIV вв., в XIX-XX вв. После каждого пика волна внутренних потрясений спадает и остается на низком уровне до следующего пика» (10, с. 758). В эти пиковые моменты распалась не одна империя, так что какую-то закономерность здесь всё-таки можно поискать… Кроме того, нельзя не заметить «шаг» кризисов примерно в 500 лет, ученый на это внимания не обращает, но закономерность всё же интересная.

Сорокин так объясняет наличие этих пиков: «Во всех этих отношениях указанные столетия были величайшим поворотным моментом в истории Европы, сопровождавшимся полнейшим развалом прежней системы социальных ценностей и общественных отношений. Вот почему в это время кривая внутренних волнений и достигает высочайшей отметки» (10, с. 758). Но мы вправе задаться вопросом: где здесь причина, а где следствие? Волнения приводят к смене ценностной системы и общественного уклада или наоборот? И как это всё влияет на появление и распад государств?

Ответить на эти вопросы довольно сложно. Однако попробуем подступиться к ним, рассмотрев историю создания и падения некоторых империй. Этому будет посвящена вторая статья нашего небольшого цикла. А пока, подводя итоги этой работы, подчеркнем, что, видимо, расцвет и угасание империи – вопрос индивидуальный, но наиболее уязвимы страны в момент бурной экспансии, роста, и в момент кризисной ситуации. Сорокин пишет: «Устоявшийся социальный строй и система культуры могут оказаться (и оказываются) легко разрушаемыми как в период быстрого обогащения, пышного процветания, и в периоды катастрофы и упадка» (10, с. 760). Словом, нестабильное, «пассионарное» время – точка создания и распада империй. При этом одни из них, как мы еще увидим, могут существовать 1,5 тысячи лет, иные разрушаются за считанные годы. В каждом случае перед нами – сложный комплекс причин, который мы и попробуем разобрать далее.