ПРОБЛЕМА КОЧЕВНИКОВ В ЕВРАЗИИ

Аннотация. Базовое различие земледельческого и кочевого хозяйственно-культурных типов во-многом определило развитие мировой цивилизации. Возникновение России, как евразийской державы в значительной степени определялось способностью государства наладить взаимодействие земледельческого и кочевого населения. Это обеспечило выход славянских и угро-финских этносов из лесных в степные области, увеличило производительность сельского хозяйства, позволило выйти на внешние рынки. Взаимовлияние оседлой и кочевой культур оказало большое влияние на российский цивилизационный код.

Ключевые слова. Россия, климатические пояса, доместификация, номадизм, кочевые империи.

Введение

История России во многом определялась взаимодействием оседлых земледельческих и кочевых скотоводческих народов. Славяне пришли с берегов Дуная и Вислы на Днепр, а затем начали колонизацию южных степей между Черным морем, Волгой и Уралом. Этногенез славян проходил в бурную эпоху Великого переселения народов под натиском многочисленных и воинственных пришельцев из Центральной Азии. Первый (Киевский) опыт древнерусской государственности оказался неудачным в значительной степени из-за неспособности Рюриковичей организовать надежную оборону от вторжений кочевников.

Налаживание взаимодействия с кочевниками требовало не только умения воевать с ними в степях, но также понимать особенности их образа жизни, экономики и культуры. Когда восточные славяне и их угро-финские соседи научились торговать и воевать с кочевниками, они сумели выйти через бассейны Волги и Дона в Великую степь – открытый транспортный коридор, соединявший Средиземноморский и Тихоокеанский ареалы. Контроль этой «географической оси истории» (по выражению Дж. Хэлфорда Маккиндера) позволил России превратиться в одну из ведущих мировых держав, объединив евразийское пространство. 

Русский путь из леса в степь

Еще в XVII веке путешественник из Западной Европы, следуя через Смоленск в Москву, воспринимал Россию, как лесную страну. Лес выполнял задачу естественной природной защиты во время вражеских вторжений, заменяя на Восточно-европейской равнине горные хребты и другие географические барьеры. Деревья давали людям топливо и строительный материал, смолу и бересту. В лесу они добывали пушнину и мед для торговли, находили пропитание и выживали при неурожаях. В русской культуре лес – это аналог Фиваидской пустыни, место для безмолвного самосозерцания и поиска путей спасения души. Но дремучие чащи требовали тяжелого труда для расчистки пашни, а хищные звери и разбойники угрожали мирному хозяйству. В.О. Ключевский  видел в лесе «темное царство лешего одноглазого, злого духа – озорника, который любит дурачиться над путником, забредшим в его владения». Русский человек «никогда не любил своего леса… сонная “дремучая” тишина пугала его… ежеминутное ожидание неожиданной непредвидимой опасности напрягало нервы, будоражило воображение» [2, с. 82–84].     

Лес укрывал, а степь давала славянам-первопроходцам «поле» для выращивания хлеба, надежную опору для существования, и «окоем», понятие безграничного простора, новые возможности для развития. В степи пролегали пути к южным морям, развитым культурным мирам, богатым городам, источникам ценных товаров и выгодной торговли. Но на юге всегда существовала угроза нашествий кочевых орд убийц и грабителей. С момента выхода славян в степи между Дунаем, Днепром и Доном в VIII веке и вплоть до XVIII века борьба со степными кочевниками была одним из самых тяжелых исторических воспоминаний русского народа.

Естественным продуктом взаимодействия двух миров стал казак – «бездомный и бездольный “гулящий” человек, не приписанный ни к какому обществу, не имеющий определенных занятий и постоянного местожительства… не признававший никаких общественных связей вне своего “товарищества”, удалец, отдававший всего себя борьбе с неверными, мастер все разорить, но не любивший и не умевший ничего построить, – исторический преемник древних киевских богатырей, стоявших в степи “ на заставах богатырских”, чтобы постеречь землю Русскую от поганых, и полный нравственный контраст северному русскому монаху». В Смутное время в начале XVII века в официальном дискурсе волжские и донские казаки были определены как «воры», т.е. антигосударственные криминальные элементы. Но в следующем столетии именно эти жители степей обеспечили окончательную победу России над ее историческими врагами – кочевыми империями [2, с. 84–85].   

Российские степи делятся на северные луговые и южные дерновые. В луговых степях сплошной травянистый покров на черноземах способствовал формированию наиболее плодородных почв. Эти области обычно определяют, как лесостепи, т.к. в них перемежаются лесные острова и степные прогалины.  Дерновые степи более засушливы и скуднее перегноем. В.О. Ключевский предвосхитил теории евразийцев в своем определении России: «это переходная страна, посредница между двумя мирами. Культура неразрывно связала ее с Европой; но природа положила на нее особенности и влияния, которые всегда влекли её к Азии или в неё влекли Азию». Российская экспансия на восток началась с передвижения с Волги на Оку. Русские первопроходцы назвали этот приток Волги «берегом», т.е. южным пределом узлового пограничного края. Основанный у слияния Волги и Оки Нижний Новгород стал первым форпостом, «операционным базисом степной борьбы и вместе опорной линией этой степной колонизации» [2, с. 65, 82].

Славяне в степи стали непримиримыми врагами тюркских кочевников – «поганых». Степи, как и моря, дают простор для передвижения в поисках пропитания, но не позволяют надолго оседать на одном месте и задерживают переход от присваивающего к производящему хозяйству. Дж. Хэлфорд Маккиндер точно подметил сходство между «разбойниками суши» и «разбойниками моря». И те, и другие охотно совмещали свои мирные занятия, скотоводство или рыболовство, с грабежом торговых, сухопутных или морских караванов.

В древних цивилизациях Ближнего Востока переход к оседлости был неразрывно связан с доместификацией, т.е. с одомашниванием животных. Земледельцам перейти от присваивающего к производящему хозяйству было намного проще, чем кочевникам. Охотник может заключить союз с волком, превратив его в товарища на охоте, а затем разделив добычу. Но психологический барьер сильно затруднит приручение жертв – травоядных животных. Доместификация животных является гораздо более трудным и длительным процессом, чем выращивание культурных растений. Далеко не все породы копытных пригодны для одомашнивания, и все они сопротивляются влиянию человека. Это хорошо понял неизвестный автор начальной книги Ветхого Завета, переосмыслив один из сирийских мифов о божественном благоволении к человеческому разуму, терпению и умению первых скотоводов. «И был Авель пастырь овец, а Каин был земледелец. Спустя несколько времени Каин принес от земли плодов дар Господу, и Авель также принес от первородных стада  своего и от тука их. И призрел Господь на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не призрел» (Быт. 4, 1–5).

А. Тойнби объяснил возникновение баланса между земледелием и скотоводством «вызовами засухи» или колебаниями климата. После пересыхания водных источников часть земледельцев в Сирии и Месопотамии вернулись из своих оазисов в степи. Для водопоя скота нужно меньше воды, чем для полива посевов. Миграции в степи позволяют менять водные источники и пастбища, ограничиваясь примитивным, но достаточно эффективным способом ведения хозяйства. Первые доместификаторы заключили своеобразный «договор» со своими питомцами, обеспечив им корм и охрану от хищников взамен на мясо, молоко, кожи и помощь в хозяйстве.

На ранней стадии развития аграрной экономики скотоводство было эффективнее земледелия. Мясо и молоко были более энергоемкими продуктами питания, чем первые злаки и овощи. Кожа и шерсть давали более качественную одежду, чем лен, хлопок или кора деревьев. По выражению Тойнби «непрямая утилизация растительного мира степи через посредство животного создает основу для развития человеческого ума и воли». Кочевники выживали в суровом природном окружении, находили пастбища и водные источники, охраняли скот от хищных зверей и соседей-грабителей, внимательно изучая окружающий мир, развивая логическое мышление, наблюдательность, самообладание, физическую силу и выносливость. Но кочевники не могли обойтись без растениеводства и ремесла, которые требовали оседлого образа жизни. На поздней стадии развития паразитирование номадов на естественной природной среде привело к отставанию в развитии от соседей земледельцев. В I тысячелетии до н.э. растениеводство опередило скотоводство в количестве и качестве продукции, а городская экономика создала более высокие технологии в ремесле и торговле [4, с. 183–186].

Феномен кочевых империй

В древности первые империи возникли, когда один народ завоевывал своих соседей на основе преимуществ своей социально-экономической, политической и культурной модели. Так появились державы Цинь Ши-хуанди в Китае, Александра Македонского и Юлия Цезаря в Европе. Строители империи объединяли различные социумы в едином иерархичном пространстве, организуя миграционные потоки из центральных перенаселенных провинций на окраины. Таким образом, империализм органично сочетался с колониализмом. Доминирующий бюрократический центр (метрополия) эксплуатировал ресурсы колоний и лимитрофов, одновременно модернизируя подчиненную периферию. Когда уровни развития центра и периферии уравнивались, империи разваливались.

Кочевые империи раннего Средневековья существенно отличались от классических образцов. Хунну и монголы в Центральной Азии, арабы и турки-сельджуки на Ближнем Востоке уступали своим соседям по уровню развития. Имперская логика сохранялась в одном: народ–строитель империи был вынужден начать экспансию, чтобы выжить. В сравнении с оседлыми земледельцами кочевые скотоводы имели более слабую экономику. Они могли быстро разбогатеть, но так же быстро обнищать. Степное скотоводство было неустойчиво, сильно зависело от природных катаклизмов, и в первую очередь, от колебаний влажности. Засухи или эпизоотии периодически уничтожали скот, обрекая племена на голодную смерть. Одна из евангельских притч иллюстрирует эти процессы в рассказе о семени, которое «упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока; когда же взошло солнце, увяло, и как не имело корня, засохло» (Мф. 13, 5–6).

В отличие от скотоводов, земледельцы никогда «не складывали яйца в одну корзину». При гибели скота они могли рассчитывать на урожай с полей и огородов или на подсобные промыслы в окрестностях. Природные катастрофы заставляли возвращаться от производящего к присваивающему хозяйству, охоте, рыболовству, собирательству, но затем цивилизации возрождались, поля засевались, а заброшенные города отстраивались заново. Взаимодействие скотоводов и земледельцев всегда было асимметричным. Стада скота давали белковую пищу, но их владельцы нуждались в овощах и злаках – углеводах и витаминах. Кочевой образ жизни ограничивал возможности для развития сложных ремесел, в первую очередь основанных на металлургии и металлообработке. Скотоводы зависели от торговли с оседлыми народами, а когда такие возможности исчезали, были вынуждены грабить своих соседей. Все номадические общества характеризовались набеговой культурой. Эпосы воспевали воинскую удаль и бесстрашие, как самый легкий путь к власти, славе и богатству.

Физически сильные и выносливые скотоводы всегда обладали военным преимуществом над земледельцами. В отличие от пахаря каждый пастух в степи был профессиональным воином, готовым в любой момент вступить в схватку за свое стадо. Мальчики с детства обучались владению оружием, ездили на коне и охотились вместе с отцами. Племенные ополчения мгновенно собирались по призыву ханов и внезапно атаковали своих соседей. Монархам было намного труднее собрать войска, чтобы отразить набег степных грабителей. Городские цивилизации были более сложными и поэтому более уязвимыми системами. Городские экономики было намного легче разрушить и гораздо труднее восстановить. Поэтому кочевники легко завоевывали своих оседлых соседей при малейшем ослаблении правящих династий, деморализации, политической и военной дезорганизации

Кочевые империи стали историческим тупиком в развитии человечества. В VII–VIII веках кочевые арабы заимствовали городскую культуру Сирии, Персии и Египта. В XIV–XV веках турки-сельджуки интегрировались в средиземноморский культурный ареал. Правящие династии в Китае отгородились от северных варваров Великой стеной, а когда тем удавалось прорваться через оборонительный барьер, легко их ассимилировали. Степные ханы тюркских и монгольских племен оказались не в состоянии создать формализованное законодательство, упорядоченный государственный аппарат и систематизированное налогообложение. Чингиз-хан брал на службу китайских чиновников, но их работа ограничивалась учетом военной добычи и распределением дани с покоренных народов [1, с. 350–387].

Кочевые империи оставались аморфными нестабильными конгломератами племен. Верховные ханы в качестве сюзеренов не могли полностью контролировать своих вассалов. В случае принуждения они легко откочевывали на дальние расстояния, создавали враждебные коалиции и угрожали началом междоусобных войн. Еще труднее проходил политогенез. Даже в городских монархиях крайне трудной задачей было установление устойчивого и законодательно оформленного порядка наследования власти. Хронической болезнью любой монархии была ожесточенная борьба наследников за престол после смерти венценосца. В кочевых империях эта задача усложнялась на несколько порядков, а военный хаос при смене хана становился правилом без исключений.

В кочевых империях был невозможен стандартный цикл подъема, расцвета и упадка. Кочевники завоевывали городские земледельческие общества, но не могли поднять их на новый уровень развития. Арабы в Персии и Египте, турки на берегах Босфора для покоренных народов всегда оставались невежественными варварами. В новой имперской элите происходил синтез местных и чужих элементов. Возрождавшаяся городская цивилизация освобождалась от ненавистной зависимости («монголо-татарского ига»), оттесняя уцелевших номадов в периферийные области. Российская империя стала исключением их правил. Кочевые тюрки и монголы не имели особо ценных культурных достижений, но они создали эффективные технологии трансконтинентальной торговли и стратегии степных войн. После того как славяне, угро-финны и ассимилированные тюрки освоили способы контроля степных пространств, они сумели создать евразийскую империю. Великий Шелковый путь, соединявший Древний Рим и Китай, стал главной геополитической осью российской державы [1, с. 18–19; 3, с. 22–29].

Заключение.

Главным историческим вкладом России в развитие человечества стало объединение в едином государстве оседлых земледельческих и степных скотоводческих народов. Славяне объединились с угро-финскими народами Восточной Европы и вышли в Великую степь, на путь от Черного моря к Тихому океану. На новой траектории развития северные леса остались зоной добычи пушнины и убежищем пустынников-монахов. Южные черноземы дали обилие хлеба, а Волга и Дон – пути на новые рынки. Волжский казак Ермак ушел за Урал и завоевал ханство Кучума, проложив дорогу в Сибирь. Гибель Ермака, воспетая в русской культуре, искупила его вину грабителя-«вора» и возвела беглого казака в ранг строителя Российской империи.

Кочевые империи, ранее потрясавшие цивилизации Европы и Азии, не выдержали конкуренции с российским государством. Но гибридизация земледельческой и кочевой культур не только дает преимущества, но и угрожает опасностями. Традиция кочевого скотоводства, вошедшая в российский цивилизационный код, постоянно проявляется соблазном к экстенсивной экономической деятельности, безрассудному разбазариванию ресурсов, неспособности к рациональному экономному ведению хозяйства. Ценности упорного созидательного труда и философской рефлексии нуждаются в постоянной защите от соблазна хищнического присвоения чужого богатства.