Социальные и философские основы консерватизма

Аннотация. В статье рассматриваются основы консерватизма как социального и философского явления, отмечается, что сегодня не существует всеми принятого определения консерватизма либо течения в социальной философии, которое бы монополизировало консервативную идеологию. Показывается историческое развитие идей консерватизма. Говорится о разных консервативных течениях в отечественной философской и социальной мысли.

Консерватизму трудно дать определение, потому что этот термин может включать в себя самые разные по содержанию социально-философские течения. Кто-то называет представителями философского консерватизма таких мыслителей, как Э. Берк, Ж. де Местр и Л. де Бональд (это т.н. аристократический консерватизм) – они боролись с буржуазно-демократической идеологией; кто-то считает консерваторами тех, кто отстаивает универсальные ценности и эволюционный путь развития (Платон, Аристотель, Макиавелли, Данте, Гете, Э. Берк и др.); иногда выделяют также революционных консерваторов (Руссо, Маркс, Ленин), есть и другие трактовки интересного нам понятия (см. 1). Нередко консерваторами называют духовных лидеров, причем это не только представители мировых религий. Нет единства во мнениях и о консерваторах в нашей стране, хотя чаще всего ими считают славянофилов…

Есть такая философская мудрость: каждое действие вызывает равное себе противодействие. Понятно, что срабатывает она не во всех обстоятельствах, но для социальных систем подчас оно оказывается в той или иной степени верным. Например, в свое время умы философов, ученых, да и представителей разных сфер искусства захватил рационалистический позитивизм, убравший из предмета научно-философских изысканий метафизику. Но одновременно позитивизм по понятным причинам вызвал негативную реакцию и даже отторжение в интеллектуальной среде. Допустим, позитивизм говорит нам о том, что опыт – критерий истины. Но всегда ли возможно провести эксперимент? И сложные умозрительные системы – только ли ложь или, быть может, это все-таки тоже что-то важное? Ведь нельзя же «потрогать руками» право, ум, морально-нравственные основы и т.д.

Мы здесь коснулись позитивизма потому, что при определенном угле зрения он может быть воспринят в качестве антагониста для консерватизма как философского течения, в котором метафизические вопросы – если не главенствующие, то одни из основных. Если же мы возьмем социальную сторону консерватизма, то он во многом стал реакцией на модернизационные и глобализационные процессы, происходящие в современном мире.

Сегодня многие социологи, философы, антропологи и т.д. говорят о глобальном противостоянии двух цивилизационных блоков. Один называют глобализмом, либерализмом и т.д. – второй традиционализмом, консерватизмом, даже фундаментализмом (между этими традиционалистскими направлениями, к слову, существуют серьезные различия, см.: (4)). Первый блок, либералов, продвигает западные идеологические нарративы, среди них: развитие демократии, защита свободы слова, отстаивание прав личности и т.д. Второй блок ратует за сохранение этнической, государственной, религиозной, культурной идентичности, опираясь на традиционные общечеловеческие ценности.

Как отмечает С.В. Шестопалов: «Антропология либерализма, признавшая руссоистский тезис о том, что “человек по природе добр” и объявляющая высшей ценностью “суверенную личность”, как и антропология радикализма с ее идеалом человека, бросающего вызов традиционным авторитетам – чужды консерватизму. И не только потому, что антропологические воззрения ряда консерваторов было вполне мизантропично» (2).

Указанное выше разделение интересно накладывается на бинарную цивилизационную концепцию английского философа и общественного деятеля Хэлфорда Маккиндера, который утверждал, что противостояние древнего Рима и древней Греции – не только историческое, но онтологическое, всевременное противостояние, породившее в конечном итоге современную геополитическую ситуацию. Рим – если использовать термин Льва Гумилева – цивилизация пассионарная, которая постоянно двигалась, расширяя свое могущество и территории. Понятно, что речь идет о периоде расцвета Рима. Да, у древней Греции была своя эпоха экспансии, которая получила название Великая греческая колонизация (VIII-VI века до нашей эры). Но пространственно она была достаточно ограниченной: греки селились на побережьях Средиземного и Черного морей, не вторгаясь в материковое пространство. По сравнению с экспансией Рима это небольшая территория.

Так вот Маккиндер рассуждает, что уже тогда было сформировано два типа цивилизаций: одна сравнительно консервативная, вторая – активная, пассионарная. Западную цивилизацию Маккиндер называет Цивилизацией Моря, отмечая, что ее истоком стал Древний Рим. Собственно, нынешняя Европа и есть продукт распада Западной Римской империи, которая, хотя и ушла с исторической сцены, оставила о себе множество следов, по сути, сформировала специфический культурный код современной западной цивилизации.

Впрочем, спор модернизма и консерватизма нельзя назвать спором активного и пассивного начал. Консерватизм тоже акционален, но акционален по-своему: «Консерватизм сводит сущность всех вещей материального мира к проявлениям симбиоза материи (пассивного, греховного начала) и формы (как творчески активного начала). Мир творится путем силового воздействия активного начала на пассивное, позволяя таким образом осуществить божественную идею» (3).

Как подчеркивает Маккиндер, по прошествии многих веков греческая цивилизация даст Византию и восточное христианство, а Рим – западное христианство. Соответственно, современный Запад оказывается духовным наследником пассионарного Рима, а Россия – как главная континентальная держава – наследница консервативной Греции, принявшая греческий вариант христианства. И этот дуализм консервативного и пассионарного хорошо проецируется на современное цивилизационно-геополитическое противостояние т.н. «глобального Запада» и «глобального Юга».

В борьбе идей западные идеологи предлагают широкую свободу личности, плюрализм и толерантность. Утверждается, что на другом конце «цивилизационной линейки» находятся экстремизм, религиозный фундаментализм, авторитаризм… А еще западные идеологи говорят о сбывшейся «американской мечте» и предлагают другим странам присоединиться к этому царству изобилия. Для чего, разумеется, нужно принять модернизационные идеологические основы.

Сегодня понятие «американской мечты» (или, допустим, «европейской мечты») – один из самый продаваемых медиатоваров. Более того, многие страны стремятся стать частью этого «мира мечты», приобщиться к западному образу жизни, а значит, и к западным благам. Соответственно, такие страны и без существенных финансовых вливаний или военно-политического давления становятся союзниками США и их западноевропейских партнеров. Причем часто – в ущерб собственным интересам. Так работает «мягкая сила»: нужных геополитических задач управленцы достигают не за счет военного противостояния, а через медиаресурсы.

Правда, в последнее время на Западе наметился некоторый отход от ультралиберальных идей: здесь мы имеем в виду начало «эпохи Трампа» в США. Впрочем, эти декларируемые сдвиги могут оказаться лишь видимостью, созданной для решения сиюминутных геополитических задач. А главное в том, что в целом концепты «западное благополучие» или, допустим, «золотой миллиард» по-прежнему владеют умами немалой части населения планеты.

Важный фактор глобализации – свободная миграция производств. Некоторые теоретики и вообще считают, что будущее – за крупными транснациональными компаниями, которые придут на смену странам и правительствам. И речь будет вскоре идти о корпоративной идентичности, а не о культурной, национальной, религиозной прикрепленности, связанной узами консервативных общественных отношений. Для того, чтобы реализовать этот глобальный проект, необходимо иметь «армию» людей, согласных изменить свою идентичность (а именно она есть центр социального консерватизма) в пользу корпоративной принадлежности. Это можно сделать, уменьшив влияние традиционализма в мире. Что, собственно, сегодня и происходит.

Важную роль в глобализации играют и бренды. Ряд из них – непререкаемые гегемоны мировой экономики, влияние которых на умы человечества только растет. Капитализация крупнейших мировых брендов выше стоимости всех активов, принадлежащих данным компаниям! При этом бренд – это лишь определенное представление, сформированное в сознании потребителя, медиапродукт, а, по большому счету, фикция, нечто нематериальное. Поистине сбылось пророчество Н. Ротшильда: «Кто владеет информацией – тот владеет миром».

Соответственно, в глобальном контексте сегодня создается запрос именно на потребление в рамках либерально-капиталистической модели, запрос на построение нового общества, где каждый сможет приобщиться к этому «новому дивному миру». Привлекательность этого образа будущего весьма велика, поэтому все больше жителей Земли стремится стать «всемирным человеком» и всемирным потребителем. Так что глобализация по большому счету уже победила, когда интернет пришел почти в каждый дом и почти в каждый телефон.

Философы, социологи, футурологи и т.д. говорят о том, что скоро вся планета будет «одной глобальной деревней». Развитие телекоммуникационный сетей – в первую очередь интернета – делает информацию доступной в любом конце мира. Соответственно, более благополучные страны, а это сегодня Запад и его союзники в Азии (Южная Корея, Япония и т.д.) демонстрируют и транслируют вовне определенный стандарт жизни, который хочется иметь каждому. Отсюда не только собственно глобализация, продвижение западного образа жизни и его атрибутов (Голливуд, рэп, фаст-фуд, ютуб и т.д.), но и волны эмиграции: когда люди стремятся попасть в развитые страны, чтобы обрести более высокий уровень жизни. Плюс к этому многие хотят иметь статусное потребление.

Впрочем, открыт вопрос – каким будет лицо этого нового глобализма. Если, допустим, в мировом геополитическом противостоянии победит Китай, то «глобальная деревня» будет жить не по тем принципам, по каким она существует в условиях гегемонии США. Более того, китайский проект есть все основания связать с идеалами консерватизма: многотысячелетний опыт Поднебесный дал такие важные философские и в корне своем консервативные общественные «продукты», как конфуцианство и даосизм. Они – не только важные части китайской национальной идентичности, но и во многом оплот мирового консерватизма – как общественно-философской идеи. Возможная гегемония Китая может серьезно изменить не только геополитический, но и морально-идеологический облик нашей планеты. Поэтому у консерватизма сегодня появился реальный шанс.

Нельзя здесь забывать и об ассоциации БРИКС, которая во многом является проводником консервативных идей. Сегодня не только в ней, но и в целом на территории планеты набирает силу исламский консерватизм, кроме того, нельзя забывать и о христианстве. Хотя западное общество многие философы сегодня характеризуют как постхристианское, количество людей, ассоциирующих себя с этой религией, в мире по-прежнему велико: около трети землян (2,3 миллиарда) – христиане. И это тоже серьезная консервативная сила, хотя немало «формальных христиан» относятся к западной цивилизации.

Так что глобализация как победа западного либерализма – это одно; а глобализация как приобщение всех к плодам прогресса, создание единого информационного, ментального, в конечном итоге – культурно-мировоззренческого контекста – это совсем другое. Второе, видимо, стало для человечества неизбежностью: прогресс в сфере высоких технологий уже не остановить. Но чем будет заполнено это глобальное информационное пространство?

Современный консерватизм – это еще и сопротивление всему тому, что человеческой цивилизации дал модернизм. Например, для модернистов был свойственен культ человеческого разума и прогресса. Они считали, что обновление, заложенное и в самом названии этого течения, приведет человечество не только к техническому прорыву, но и изменит саму природу человека, сделает его во всех смыслах новым (см. постгуманизм). Однако идея прогресса цивилизации жестко разбивается о реалии ХХ века – чуть ли не самого кровавого в истории человечества, ознаменованного двумя мировыми войнами, в которых погибли десятки миллионов человек.

В противовес культу разума, науки (сциентизма), рационализма, позитивизма и т.д. возникает новое веяние. Его представители чаще всего очень скептически относятся к механистическому прогрессу, к десакрализации мира, человека. Иначе говоря, секуляризация модернизма, отрыв от патриархальных традиций, от Бога, от глубинных духовных скреп воспринимается многими мыслителями и общественными деятелями как несомненное зло. В этой связи консерватизм как философско-религиозное течение сходится с таким движением, как антимодернизм.

Среди выдающихся мыслителей – антимодернистов нередко называют Махатму Ганди, Рене Генона, Освальда Шпенглера, да и многие религиозные философы царской России (Флоренский, С. Булгаков, Лосский и др.) тоже вполне могут получить «ярлык» антимодернистов. Но если в России, даже в советской России, не было такого жесткого крена в сторону модерна (не только царская, но и советская идеология была консервативной), то на Западе первый восторг от прихода нового века довольно быстро сменился скепсисом. По крайней мере, у некоторых мыслителей. Считается, что антимодернизм как заметное течение в философской, политико-идеологической и т.д. мысли сложился к середине ХХ века. Однако с этим можно и не соглашаться, потому что, допустим, знаменитый труд Шпенглера «Закат Европы», чуть ли не главный интеллектуальный бестселлер своего времени, был опубликован в 1918-1922 гг.

Вообще антимодернизм весьма неоднороден: его представителями называют националистов, исламистов, политических консерваторов, ортодоксов, представителей нью-эйджа и т.д. То есть порой противоположные по своей сути общественные и религиозные течения. Но все их объединяет одно – стремление преодолеть модернистскую бездуховность, как правило, в ее «западной огласовке». В попытке противопоставить что-то «железному веку бездушной цивилизации» антимодернисты обращают свои взоры либо в прошлое (к глубинной Традиции), либо на Восток, то есть туда, где, по их мнению, сохранились еще ростки чего-то истинного, изначального. Западный антимодернизм поэтому дал повальное увлечение йогой, дзен-буддизмом, различными направлениями нью-эйджа и т.д.

Что касается России, то здесь «родословная консервативных идей восходит к славянофилам и Н.М. Карамзину, автору широко известной в русском обществе начала 19 века работы – “записки о древней и новой истории” (1810–1811)» (5). В царское время четкое общественно-философское выражение консерватизм получил в т.н. «теории официальной народности», идейным вдохновителем который был Сергей Уваров – философ, историк, общественный деятель (в частности, он занимал пост министра народного просвещения). Впрочем, эта теория возникла не на пустом месте: «Основанием возникновения феномена консервативной теории истории в имперской России начала XIX века, не только переживавшей внешнеполитические успехи, но и делавшей первые самостоятельные шаги в развитии философии и исторической науки, стало соединение процессов формирования рационального исторического самосознания и складывания консервативной идеологии в результате адаптации учений западноевропейского консерватизма» (6).

«Теория официальной народности» сводится в первую очередь к сакраментальной триаде «Православие. Самодержавие. Народность». Видимо, она впервые появляется в 1832 году в отчете Уварова императору Николаю Первому по итогам уваровской инспекции провинциальных вузов. Однако наиболее полно эта формула обосновывается автором в документе 1833 года «О некоторых общих началах, могущих служить руководством при управлении Министерством Народного Просвещения» (7).

Конечно, русский консерватизм немыслим без религиозных философов конца XIX – начала ХХ веков, среди них: Владимир Соловьев, Константин Леонтьев, Сергий Булгаков, Павел Флоренский, Николай Бердяев… Последнему принадлежит афоризм: «Смысл консерватизма не в том, что он препятствует движению вперед и вверх, а в том, что он препятствует движению назад и вниз». Разумеется, в центре учения этих консерваторов, как и у славянофилов, находилось православие.

Своеобразной триадой, которая обслуживала идеологическую платформу в СССР, были, условно говоря, «концепты»: Ленин, Партия, Народ. Причем эти понятия были как бы взаимозаменяемыми, вспомним у Маяковского: «Партия и Ленин — / близнецы-братья — / кто более / матери-истории ценен? / Мы говорим Ленин, / подразумеваем — / партия, / мы говорим / партия, / подразумеваем — Ленин». Плюс к этому сакраментальным лозунгом была фраза: «Народ и партия едины», который обеспечивал полное тождество трех вышеуказанных идеологических концептов.

Можно предположить, что советская триада была своеобразным ответом на указанную выше идеологическую формулу: «Православие. Самодержавие. Народность» (вариант: «За Веру, Царя и Отечество!»). Не трудно заметить, что перед нами почти полное наложение концептов: вера – это коммунизм, царь – Ленин (причем не только как вождь, но и как философ-теоретик, ср.: марксизм-ленинизм), народность-отечество – остается неизменным, только в этот концепт вкладывается иное содержание. Таким образом, мы видим, что советская власть во многом опиралась на идеологические концепты предшественников, лишь перекодируя их на новый лад. Поэтому советскую идеологию есть все основания классифицировать тоже как консервативную.

Таким образом, можно констатировать, что спор о консерватизме не завершен. Более того, сегодня не так много философско-идеологических и политико-социальных движений, которые были бы настолько разношерстными, как консерватизм. Это во многом происходит из-за того, что в наше ключевое понятие разные мыслители и общественные деятели вкладывают разный смысл. Но неизменным в консерватизме остается его охранительная функция: то лучшее, что было в прошлом, консерваторы защищают истово. Поэтому, думается, летопись консерватизма не завершена и не будет завершена в ближайшее время.