ПАРАДОКСЫ СТАРООБРЯДЧЕСТВА В РОССИИ

Аннотация. Поповский и беспоповский толки определили два главных пути экономического и политического развития русского старообрядчества. Создание в Белой Кринице, Москве и Керженце самостоятельной иерархии духовенства позволило поповцам сформировать неформальную сеть взаимосвязи и взаимопомощи. Беспоповские евангельские общины с обобществлением имущества и выборным руководством превратились в альтернативный вариант демократического старообрядчества. Во второй  половине XIX века это стало важным фактором успешного развития старообрядческого капитализма. Но эта архаическая модель не стала конкурентоспособным вариантом для экономического развития России в условиях нараставшего противостояния государства и общества. 

Ключевые слова. Раскол, старообрядчество, Феодосий Ворыпин, Выгорецкая пустынь.

Введение.

Главный парадокс российского старообрядчества – это превращение консервативной реакции на церковную реформу патриарха Никона в движущую силу динамичного экономического развития. Спасаясь от репрессий в стремлении сохранить веру предков, старообрядцы оказались в разных условиях и были вынуждены приспосабливаться к различным социально-экономическим условиям. Старообрядчество быстро разделилось на множество течений. Главным критерием этого разделения было отношение к церковной иерархии. Жизненно важным вопросом было наличие или отсутствие духовных пастырей или посредников в отношениях человека и Бога. Поповцы и беспоповцы в ожесточенной полемике искали новые пути организации религиозной жизни.

В русском православии возник аналог западноевропейского протестантского сектантства с другой религиозной доктриной, но с похожей ритуальной практикой и трудовой этикой. Общинная солидарность и взаимопомощь, культ трудолюбия, воздержанности и образования, готовность преодолевать все внешние препятствия ради выполнения религиозного долга обеспечили успехи старообрядцев в формировании торгового и промышленного капитализма. Предприниматели, «тысячники» и «миллионщики», становились покровителями своих единоверцев, а затем меценатами, поощрявшими передовые научные школы и новаторские формы искусства, создававшими театры, музеи и картинные галереи. Нетерпимость Русской православной церкви и консерватизм государственной бюрократии очень часто мешали использовать творческий потенциал, энергию и предприимчивость выходцев из старообрядческих семей.

Поповцы.

В конце XVII века Раскол не стал окончательным и бесповоротным разрывом с государством и обществом. Эсхатологическое ожидание конца света и готовность к смерти за веру были уделом меньшинства отчаявшихся фанатиков. Самосожжение, как добровольная мученическая смерть и уход из «царства Антихриста», был очень трудным выбором. К тому же, все христианские течения считали самоубийство одним из смертных грехов, а мироотрицающий манихейский дуализм – одной из главных характеристик еретических сект. Старообрядцы считали ересью не свою веру, а напротив, нововведения патриарха Никона. Оказавшись под сильнейшим давлением государства и церкви, они напряженно искали выход [8; 10; 11].

Главный внутренний раскол на поповщину и беспоповщину произошел в старообрядчестве после соборов 1692 и 1694 годов в Великом Новгороде. В дальнейшем множество течений старообрядчества перечитывали и переосмысливали Писание. Они искали другие пути спасения души в новой земной жизни и осудили «огненную смерть». В 1691 году собор в Керженце отлучил самосожженцев, лишив самоубийц церковного погребения и поминовения. Старообрядцы начали формировать собственную организацию духовенства и искать способы нормализации отношений с государством. Никто не сомневался, что царь – это еретик, но по слову апостола Павла христиане были обязаны подчиняться государственной власти.

В начале XVIII века реформы Петра I больно ударили не только по старообрядцам, но и по всей Русской православной церкви. После ликвидации патриаршества и конфискации церковных имуществ множество священников остались без приходов и средств к существованию. По приказу императора таких «бродячих попов» ловили и отправляли в солдаты. Избегая военной службы, они бежали к старообрядцам, но как «никониане», не могли совершать богослужения. В общинах нужно было заново организовывать ритуалы рукоположения в священники.

В отличие от государства, разрыв старообрядцев с «никонианской церковью», как с еретической организацией был неоспоримым. По их мнению, после реформы в соответствии с «латинской ересью» в Русской православной церкви были невозможны таинства. Староверы считали, что новые формулы в ритуалах – это только слова, а иконы – это просто раскрашенные доски, утратившие сакральную силу. Но жизнь всегда сложнее любых постановлений, как религиозных, так и светских. Уход в северные леса или поволжские степи и начало жизни заново был ненамного легче самоубийства.

Многие старообрядцы оставались на прежних местах в селах и городских посадах. Они были вынуждены как-то налаживать отношения с «никонианами», и в этом им помогал многовековой опыт христианской церкви в общении с «заблудшими душами». Каноническое право различало три разряда еретиков. По первому чину в общину можно было принимать и мирян, после нового крещения, и священников, после нового посвящения, по второму чину было необходимо вторичное миропомазание, а по третьему было достаточно простого проклятия ереси («исправы»). Для миропомазания использовались благодатные дары, и самое главное, миро (смесь масел, бальзамов, вина, ладана и специй), изготовленное епископом. В конце  XVII века у старообрядцев после жестоких гонений был крайний недостаток священных книг, икон и церковной утвари. В ските Смольяны (Старом Керженце) Дионисий Шуйский сохранил запас мира, освященного при патриархе Иосифе до Никона. Он смог рукоположить и организовать новую иерархию священников.

В 1691 году после кончины Шуйского новым главой керженской обители был избран Феодосий Ворыпин. Биография этого деятеля Раскола может служить сюжетом для авантюрного романа. Феодосий Ворыпин был рукоположен в Рыльске при патриархе Иосифе, после соборов 1666–1667 годов бежал на Дон, где участвовал в казачьем сопротивлении царской власти. После разгрома мятежников отец Феодосий был выдан казачьей старшиной карателям и по приговору церковного суда сослан в Кирилло-Белозерский монастырь. Под надзором Ворыпин притворился покаявшимся, был отпущен в Поморье, откуда перебрался в Керженец, где возглавил местную общину. После усиления преследований он бежал с Волги на Ветку, и по дороге в старой церкви в Калуге случайно обнаружил иконостас XVI века и антиминс (освященная ткань с изображением положения в гроб Иисуса Христа, которая кладется на престол в алтаре). Эти сокровища стали сакральной основой церковного культа и «перемазывания» священников в Ветковском согласии. Феодосий Ворыпин через своих агентов скупал иконы и богослужебные книги, нанимал иконописцев, которые изготавливали образа по старым образцам. Ветка снабжала книгами и иконами все старообрядческие общины в западных российских губерниях.

Когда запас мира с Ветки у поповцев закончился, в 1777 году в Рогожской слободе в Москве отец Василий сварил новый состав. Вскоре выяснилось, что в процессе изготовления он допустил много ритуальных нарушений. В общинах началась острая полемика о возможности использования нового мира и о границах допустимого в «перемазывании» еретиков. Зимой 1779–1780 годов собор в Рогожской слободе определил новые правила совершения обряда и восстановления благодати при допуске в общины православных священников. Щедрые пожертвования московских купцов во-многом определяли авторитет рогожских старообрядцев и помогли определить пути развития поповского толка.

Для волжских староверов сакральным центром стал Керженец. Со времен Феодосия Ворыпина в Смольянах происходило «перемазывание» беглых священников, которые затем начинали служить в старообрядческих общинах в волжских городах. Интересы торгового капитала заставляли искать пути примирения с государственной властью. Купцы в Нижнем Новгороде, Вольске или Саратове были менее богаты, чем в Москве, и более зависели от произвола местных губернаторов. Поэтому уже в конце XVIII века в монастырях на Большом Иргизе в Саратовском Поволжье, находившихся под влиянием керженецких старцев, священники во время богослужений поминали не только царя, но и губернатора [3, с. 246–252].

Беспоповцы.

Главным центром беспоповского старообрядчества стала Выгорецкая или Выговская пустынь. Она была основана после подавления восстания 1667–1676 годов в Соловецком монастыре беглыми монахами на реке Выге в Повенецком уезде Олонецкой губернии. После соборов 1666–1667 годов из Москвы в северные леса были сосланы многие авторитетные руководители раскола. Отсутствие дорог в отдаленном суровом крае создавало идеальные условия для создания среди болот и озер скитов, свободных от мирской суеты и хорошо защищенных от преследований. Первыми руководителями Выгорецкой обители стали дьяк Шунгского погоста Даниил Викулов, князья Андрей и Семен Мышецкие-Денисовы, Петр Прокофьев из города Повенца. Недалеко от Выги на реке Лексе был построен отдельный женский скит.

Настоятель и настоятельница обходилиись без рукоположения в священники, выбирались и отчитывались перед всеми членами общины. Монахи и монахини осушали болота, сеяли хлеб, стоили жилые и хозяйственные помещения. Частые заморозки («зябели») уничтожали посевы, оставляя монахов без хлеба. Чтобы выжить, руководители ввели общежительный устав, обобществили имущество, ввели строгую дисциплину и разделение труда. Заповедь апостола Павла «кто не работает, тот да не ешь» стала абсолютным этическим императивом. «Чиноположение» обители гласило: «все иметь в казне общим, у себя не иметь ни денег, ни платья, ни иных вещей… трапезу иметь всем общую, кроме немощных; пища и питие всем равные; недужным же, по благословению, прибавок давать».

Постепенно обитель обустраивалась, и в северных дебрях возник новый «вышний Иерусалим». Монахи создали мастерские для производства одежды, обуви, кирпичный завод и кузницу. На Выге и соседних озерах они ловили рыбу, а в лесу добывали пушнину. Как и все поморы, выгорецкие монахи обменивали свою ремесленную продукцию в южных «нижних» губерниях на зерно и другое продовольствие. В 1706 году выговцы откололись от другого беспоповского толка – федосеевцев. Дьяк Крестецкого яма Феодосий Васильев из рода бояр Урусовых был главой старообрядческой общины в Великом Новгороде, в 1694 году основал свою общину в Польше, вернулся в Россию, был арестован и умер в новгородской тюрьме.

Раскольникам на милостыню и пожертвования особенно рассчитывать не приходилось, но они сумели найти защиту от государственных репрессий. Узнав, что жена Петра I Екатерина захотела иметь живых северных оленей, в 1722 году монахи начали ежегодно отправлять в Петербург 50–80 животных от имени «богомольцев императрицы». Под нажимом супруги Петр согласился послать на Выгу иеромонаха Неофита для налаживания отношений и выявления возможной крамолы. Неофит привез в пустынь 106 письменных вопросов, а Семен Денисов сочинил объемные «Поморские ответы». Выговцы не принимали догматы Никона, противоречащие православной вере, но не считали царей еретиками. Отношения беглых монахов с государством были нормализованы, и они согласились платить двойную подушную подать, а с 1732 года по 120 рублей выкупа за рекрута [1, с. 389–390; 3, с. 254–257].

Поиски нового пути.

Отмена в 1861 году крепостного права вдохнула в старообрядчество новую жизнь. Крестьяне избавились от объединенного контроля помещика и православного священника. Они оказались в новом опасном мире, где требовалась инициатива, умение принимать решения и отвечать за их последствия. Многие оказались к этому не готовы. Потеряв опеку помещика, крестьяне устремились в общины старообрядцев, привлеченные культом братской взаимопомощи. Иногда в старую веру переходили целые деревни и городские слободы. В 1865 году это сделали 5000 мещан, половина жителей Петровска в Саратовской губернии. Одновременно в раскол ушли 25 000 жителей соседней Симбирской губернии. В 1870-е годы села Кряжим Вольского уезда Саратовской губернии, Губинская и Язвищи Покровского уезда Владимирской губернии приняли священников белокриницкой иерархии. В 1879 году в старообрядческие общины Пермской и Оренбургской губерний вошли более 8 000 православных, мусульман и язычников.

Массовые переходы из православия в старообрядчество были вызваны двумя причинами. Во-первых, это часто делали тайные приверженцы старой веры, которые больше не боялись репрессий. Во-вторых, крестьян и мещан привлекала демократическая организация поповских толков, в которых священники выбирались, а не назначались вышестоящим церковным начальством. Новый старовер знал, что священник зависел от единоверцев и в случае неподобающего поведения будет отстранен. Неофит превращался из бесправного данника в полноправного участника всех приходских дел [3, с. 340–341].

Капиталисты-старообрядцы помогали бывшим крепостным крестьянам приспособиться к новой рыночной экономике. Они создавали на своих фабриках анклавы «социализма в капитализме», вводя по собственной инициативе меры социальной поддержки для рабочих. Начиная с первых ремесленных мастерских и торговых предприятий Ветковского согласия поповцы считали, что капитал – это не частная, а общинная собственность. Предприниматель получал средства, накопленные единоверцами, в управление не для личной выгоды, а для общей пользы.

Старообрядцы не конкурировали между собой, а напротив, помогали единоверцам. Советы общин влияли на организацию производства в ремесленных мастерских, а затем на мануфактурах и фабриках, определяли ассортимент и цену товаров. По мере развития старообрядческого капитализма в Москве, Нижнем Новгороде и других губернских центрах появились советы попечителей, которые превратились в неформальные центры организации предпринимательства. Богатые коммерсанты обменивались информацией о рыночной конъюнктуре, предоставляли кредиты под минимальный процент, помогали покупать сырье и оборудование по заниженным ценам. Они часто оплачивали начинающим товарищам места на базарах и ярмарках, помогая начать свое дело.

На рубеже XIX–XX веков эти принципы деловой этики старообрядцев проявились в полной мере. В 1900 году Я.А. Балин построил на своей фабрике благоустроенные общежития, противотуберкулезный санаторий и ясли для детей работниц. В бесплатной больнице было 50 коек, операционные с новейшим оборудованием, родильный дом и аптека. Балин выдавал работникам беспроцентные ссуды для строительства своих домов и участвовал в финансировании «Товарищества для содержания престарелых и инвалидов». Молодые рабочие могли получать профессионально-техническое образование в бесплатных вечерних классах. Фабрикант отчислял 1 % прибыли в собственный пенсионный фонд, из которого выплачивались пенсии по инвалидности, вдовам, потерявшим кормильцев, рабочим после 25 лет трудового стажа. Эти пенсии составляли 25–50 % средней заработной платы.

В начале XX века в Богородском уезде Московской губернии, историческом центре старообрядческого ткачества, фабричные социальные учреждения практически полностью вытеснили земства. Эти инвестиции полностью окупились. В 1905 году рабочие-староверы в отличие от православных не бастовали против единоверцев-предпринимателей, но совместно объединились против «антихристианской власти». В среде старообрядцев закономерным образом возник интерес к новейшим общественным течениям. Если в общинах не было своих учителей, то они отправляли детей в светские земские школы, в которых не преподавали Закон Божий в официальном православном толковании. Еще до Первой русской революции, в 1897 году на Пречистенских курсах в московском Замоскворечье они изучали «Капитал» и «Манифест Коммунистической партии» К. Маркса [9, с. 29–31].

Но старообрядческие «манчестеры» не смогли предотвратить обострение классовой борьбы. Фабрики Я. Балина, С. Морозова и их единоверцев были отдельными островками в океане российского «дикого капитализма». Законы конкуренции требовали увеличения эксплуатации и разрушали общинную солидарность. Далеко не все предприниматели-старообрядцы были бескорыстными филантропами. До отмены крепостного права глава Преображенской общины в Москве Е. Ф. Гучков выплачивал помещикам выкуп за крестьян, но затем они до самой смерти отрабатывали его на фабрике «благодетеля». Беспоповцы-федосеевцы предоставляли мещанам и мещанкам бесплатное жилье, забирали сирот из воспитательных домов, получая таким образом даровую рабочую силу для своих предприятий. Во время Первой мировой войны старообрядцы-капиталисты получали сверхприбыли от государственных военных заказов, но не увеличивали зарплату рабочим [2; с. 110–117; 3, с. 346]. 

Выводы.

Российское старообрядчество никогда не было монолитным движением. В второй половине XVII века реформа патриарха Никона породила протуберанец сопротивления, в котором причудливо перемешались знатные боярыни, епископы и простые священники, беглые крестьяне, поморы и казаки. Двумя главными вариантами реакции на давление государства и церкви стали поповщина и беспоповщина. Белокриницкая и керженецкая иерархии были более приемлемыми моделями организации в густонаселенных губерниях Центра, Украины и Поволжья. Московские, харьковские и поволжские купцы-старообрядцы, уральские заводчики нуждались в помощи священников, чтобы контролировать единоверцев и выстраивать отношения с органами государственной власти. На русском Севере в условиях слабого государственного контроля возникла беспоповщина, как демократическое течение старообрядчества.

Во второй половине XIX века капиталисты-старообрядцы создавали на своих предприятиях бесплатные больницы, школы и пенсионные фонды, но они выглядели архаическими реликтами, а не прогрессивными институтами. Староверы не смогли переломить главную тенденцию российского «мозаичного развития»: государственного доминирования в стратегических отраслях тяжелой промышленности и второстепенного положения других секторов, ориентированных на общественное потребление. Противоречивое и раздробленное старообрядчество всегда находилось под влиянием монархического консерватизма, либерализма, марксизма, других общественных течений. Оно светило «отраженным светом» и не превратилось в самостоятельный очаг развития.