Закончена ли история?

Аннотация. В статье рассматриваются концепции “конца истории”, предложенные такими мыслителями, как Гегель, Маркс, Энгельс, Фукуяма. Также говорится о том, что уже в Античности были “заданы параметры” конца истории: Платон и Аристотель предложили свои программы социального устройства, которые, по их мнению, завершат поиски идеального строя, приведут человечество к “точке покоя”.

Тезис о конце истории стал одним из ключевых “мемов” конца ХХ века и начала нашего. Смысл его в том, что западно-либеральный социокультурный проект победил в глобальном противостоянии. И постепенно всё человечество станет одинаковым, великое противостояние: капитализм VS социализм после окончания холодной войны закончилось. Также ушли с исторической сцены и другие “конкуренты” либеральной демократии: монархия, военная автократия, теократия и т.д. Более того, некоторые авторы и вовсе утверждают, что такой исход не просто случайное соединение множества факторов, а закономерный процесс развития человеческой цивилизации. Словом, конец истории в том, что человечество плотно стало на рельсы глобализации (“упакованной” в форму либеральной демократии) и ничего уже радикально не изменится. Предложил эту идею известный философ и политолог Фрэнсис Фукуяма (США) в статье, названной “Конец истории?”. Работа вышла в 1989 году в журнале “Национальный интерес”. Позднее Фукуяма развил тезисы, предложенные в этом исследовании, опубликовав книгу “Конец истории и последний человек” (1992).

В настоящей статье, однако, мы будем говорить не только о трудах Фукуямы, но в целом о философском понимании истории и о том, что же может произойти, чтобы она “завершилась”. В принципе начать можно с Платона и Аристотеля, которые в свое время предложили “позитивные программы” устроения государства. Соответственно, реализация этих программ и станет завершением мучительного поиска той формы, в которой человеческая цивилизация обретет покой и благоденствие. Ну, а пока, мир проходит череду испытаний, войн и прочих “нестроений”, потому что, как говорил Маяковский, “для веселия планета наша мало оборудована”.

В диалоге “Государство”, написанном за три с половиной века до н.э., Платон много рассуждает об идеальном общественном устройстве. Серьезное влияние на политико-административную программу мыслителя оказали его представления о двойственности мира, который состоит из сферы материальной и сферы идей. Вторая из них истинная и вечная. Собственно, происходящее в этом мире текуче, непостоянно, поэтому не имеет высшей ценности, а мир идей вечен и неизменен. Отсюда проистекает уже ряд общественных воззрений Платона, которые потом будут не раз критиковаться. Например, идея об отсутствии частной собственности или об “обобществлении” жен, то есть о разрушении привычного института семьи.

Среди разных типов государства лучшими Платон называет аристократию и монархию (как бы сейчас сказали “просвещенную”), а худшими считает тиранию и, что многим покажется сегодня удивительным, демократию. Ее он понимает, как власть “неотесанной” толпы, ведущую к попранию гражданских прав и хаосу. Мыслитель считал, что в государстве должно быть разделение функций и полномочий между гражданами. Он выделял три базовых социальных “класса”: правители, воины-стражи и люди труда (ремесленники и земледельцы). Функции каждого из этих сословий понятны без комментариев.

Важнее здесь статус правителя: это философ, мудрый и добродетельный человек, закаленный военной службой, который лишь по принуждению взваливает на свои плечи бремя власти.  Причем именно в этом разделении, по мнению Платона, – высшее благо для всех: “Мы основываем это государство, вовсе не имея в виду сделать как-то особенно счастливым один из слоев его населения, но, наоборот, хотим сделать таким все государство в целом” (2, С. 224).

Идеальное государство Платона весьма регламентировано. Мыслитель считает, что везде должен царствовать неусыпный контроль, например, он пишет: “Даже игры наших детей должны как можно больше соответствовать законам, потому что, если они становятся беспорядочными и дети не соблюдают правил, невозможно вырастить из них серьезных законопослушных граждан” (2, С. 230). Соответственно, мы можем домыслить за великим философом, что “воцарение” описанной им идеальной общественной структуры будет означать, что социально-политическое развитие завершено и далее двигаться в развитии больше некуда. Если все счастливы и довольны – зачем перемены? А есть нет перемен – то вон, конец истории?

То же можно казать о концепции идеального государства, разработанного Аристотелем. Его ключевой общественно-политический труд “Политика” (IV век до н. э.) содержит позитивную программу построения государства. Эту тему поднимает исследователь потому, что нигде не находит идеального общественного строя: “Наше намерение отыскать такой государственный строй, который отличался бы от существующих, объясняется не желанием мудрствовать во что бы то ни стало, но тем, что эти существующие ныне устройства не удовлетворяют своему назначению” (3, С. 31).

Аристотель учитывает уже сложившую на тот момент практику, а также теорию государства и права, причем здесь есть и элементы полемики с предшественниками. Начнем с того, как Аристотель понимает идеальное государство: “Общество, состоящее из нескольких селений, есть вполне завершенное государство, достигшее, можно сказать, в полной мере самодовлеющего состояния и возникшее ради потребностей жизни, но существующее ради достижения благой жизни. Отсюда следует, что всякое государство – продукт естественного возникновения <…> государство принадлежит к тому, что существует по природе <…> человек по природе своей есть существо политическое, а тот, кто в силу своей природы, а не вследствие случайных обстоятельств живет вне государства <…> такой человек по своей природе только и жаждет войны; сравнить его можно с изолированной пешкой на игральной доске” (3, С. 9). То есть в человеке полноценно раскрывается его природа лишь в рамках государства.

Видов государственного устройства Аристотель выделяет шесть, три из которых называются предпочтительными, это: монархия, аристократия, полития. Однако существуют их “темные двойники”: это тирания, олигархия, демократия. Монархия (царская власть) и аристократия, по Аристотелю, должны быть, как бы сейчас сказали, просвещенными, они “предполагают для своего осуществления наличие добродетели” (3, С. 108). Что же касается политии, то Аристотель объясняет ее так: “Когда ради общей пользы правит большинство, тогда мы употребляем обозначение, общее для всех видов государственного устройства, – полития. И такое разграничение оказывается логически правильным: один человек или немногие могут выделяться своей добродетелью, но преуспеть во всякой добродетели для большинства – дело уже трудное…” (3, С. 80). Такое правление большинства – это в современных терминах называется демократией, неудивительно, что мыслитель – ключевая фигура политологических исследований на Западе.

Лучшим называет Аристотель то общественное устройство, которое позволяет большинству населения иметь необходимые блага. Мыслитель подчеркивает: “Если верно сказано в нашей “Этике”, что та жизнь блаженная, при которой нет препятствий к осуществлению добродетели, и что добродетель есть середина, то нужно признать, что наилучшей жизнью будет именно средняя жизнь, такая, при которой середина может быть достигнута каждым. Необходимо установить то же самое мерило как для добродетели, так и для порочности государства и его устройства: ведь устройство государства – это его жизнь” (3, С. 124). Потом он добавляет: “Государство, состоящее из средних людей, будет иметь и наилучший государственный строй” (3, С. 125-126).

Шли века, западные мыслители (да и не только они) также “клали предел” историческому развитию в тех или иных сочинениях, как правило, утопического свойства. Наиболее яркие среди них появились в XVI-XVII веках, это: “Утопия” (1516) Томаса Мора (описываемый здесь остров стал нарицательным), “Город солнца” (ок. 1602) Томмазо Компанеллы, “Новая Атлантида” (1627) Френсиса Бэкона и др. Каждая из предлагаемых здесь общественных программ с философско-онтологической точки зрения была описанием некоего воображаемого исторического предела, за которым наступает Золотой век, и история фактически заканчивается. Но не история как совокупность событий, а онтологическая История.

Об этом, кстати, рассуждает и Фрэнсис Фукуяма, подчеркивая, что многие критики его концепции “конца истории” говорят не о той “истории”, которую он имел в виду. А он писал именно что об онтологической Истории, а не о событийном ряде, который, конечно, будет продолжаться и после установления некоего социального равновесия, которое уже никакие “бури” не способны поколебать.

Вообще для ряда культур (например, дальневосточных) свойственно представлять историю, или – если угодно – Историю, в виде круга или спирали: это циклический процесс, который возвращается “в самое себя”. Видимо, эта концепция вечно коловращающихся кальп (индуизм) появилась как отклик на повторяющиеся солярные циклы, проще говоря, цикличность природных явлений. Западная же мысль, по крайней мере в Новое время, рассматривает историю, безусловно, как линейную последовательность. И не важно, что многие социологи, экономисты, политологи оперируют термином “цикл”. “Железной” цикличности в социальных процессах нет, что доказал в своих капитальных трудах Питирим Сорокин (см. его “Социальную и культурную динамику”). Поэтому логично предположить, что протяженный во времени процесс имеет свою точку завершения. Собственно, христианская апокалиптика тоже линейна и тоже имеет в конце итоговую точку.

Считается, что первым тезис о конце истории в европейской научной мысли Нового времени предложил Гегель, который тоже смотрел на историю как на линейный процесс. “Корни этой линейности можно усмотреть еще в заложенном христианской традицией восприятии времени, тогда как понимание истории в качестве восходящего эволюционного развития было привнесено в западную мысль именно Гегелем…”, – подчеркивает Е.В. Рапопорт (4). Как указывается, глобальное снятие различий между господами и рабами, а также уход и тех и других в сферу перманентного достатка (глобального потребления) и есть выход к снятию движущей историю “войны всех против всех” (Гоббс). То есть история завершается, когда происходит “насыщение”, удовлетворение ключевых потребностей.

Гегель видит, как “всемирный человек” Наполеон создает новые правила сосуществования людей, новую властную идеологию, которую с определенными оговорками можно назвать либеральной. И мыслитель пишет, что именно эти устроения и обеспечат мир новой идеологической системой, которая подведет бурный и полный противоречий исторический процесс к некоей “точке спокойствия”.

Однако внимательный читатель Гегеля Карл Маркс совсем иначе видел конец истории. Он соглашался с “разумностью” исторического процесса, его обусловленностью, если не сказать диалектичностью, которая даст в итоге “снятие противоречий”. Разумеется, у Маркса и Энгельса речь идет о снятии социальных противоречий, а точкой завершения истории становится коммунизм. Пожалуй, ключевым трудом здесь является созданный двумя указанными классиками марксизма “Манифест Коммунистической партии”, который начинается сакраментальными словами: “Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма” (5, С. 23).

Словом, Карл Маркс и Фридрих Энгельс предложили свою концепцию “конца истории”, свою позитивную историческую программу, которую и два века назад, и сегодня многие называют утопической. Начинают революционеры с рассмотрения важнейшего социального “изъяна” как древнего мира, так и современного им: “Вышедшее из недр погибшего феодального общества современное буржуазное общество не уничтожило классовых противоречий. Оно только поставило новые классы, новые условия угнетения и новые формы борьбы на место старых” (5, 26).

Маркс и Энгельс в своем манифесте, по сути, возвращаются к идее Платона об обобществлении, они пишут: “Коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности” (5, С. 39); “Коммунизм ни у кого не отнимает возможности присвоения общественных продуктов, он отнимает лишь возможность посредством этого присвоения порабощать чужой труд” (5, С. 42). Кроме того, постулируется превращение пролетариата в господствующий класс (т.н. “диктатура пролетариата”). Далее предлагается национализация и концентрация в руках государства: земли, банковского и кредитного дела, транспорта, фабрик. Плюс с к этому – общественное и бесплатное воспитание детей (бесплатное образование). Ну а итоговый принцип грядущего коммунизма: “На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех” (5, С. 47).

Соответственно, как предполагалось позднее, Октябрьская революция в России и создает условия для развития революционного движения в масштабах всего мира. Тезис о мировой революции, об отмирании государства – один из центральных у многих мыслителей левого толка. Например, у первого главы Советского государства Владимира Ленина. “Ленин постоянно подчеркивал историческую неизбежность победы во всем мире нового общественного строя, торжества коммунизма, неотвратимость гибели всей капиталистической системы” (6). И действительно одно время казалось, что левая идея победит: в период противостояния двух систем – социалистической (во главе с СССР) и капиталистической (во главе с США) – у последней был ряд кризисов, которые, как ожидали многие, могут привести к полному краху капитализма. Но все-таки не привели.

 Таким образом, до 1991 года история как бы стояла на перепутье, было не ясно, какой из глобальных проектов в итоге победит. Поэтому окончание холодной войны, крах Советского Союза и начавшаяся демократизация и либерализация новой России как бы закрыли “коммунистический проект”. Собственно, еще в конце 80-х стало понятно, что этот проект, по крайней мере в СССР, закрыт. Одним из первых осмыслил этот тектонический сдвиг в истории человечества как раз Фрэнсис Фукуяма в указанной выше статье.

Впоследствии он напишет: “Наиболее замечательным поворотом событий последней четверти века было открытие неимоверной слабости в самом ядре с виду сильнейших в мире диктатур, будь они военно-авторитарными правыми или коммунистически-тоталитарными левыми. От Латинской Америки до Восточной Европы, от Советского Союза до Ближнего Востока и Азии сильные правительства в последние двадцать лет терпели крах. И хотя они не всегда уступали место стабильным либеральным демократиям, все же либеральная демократия остается единственным логически последовательным политическим стремлением, и она овладевает различными регионами и культурами во всем мире” (1, С. 7).

Однако возвратимся к его работе 1989 года, в которой он осторожно указывает, что эпоха противостояния, эпоха ядерных рисков сменилась некоей разрядкой, и двадцатый век привел “к неоспоримой победе экономического и политического либерализма” (7). Причем Фукуяма говорит отнюдь не только об экономике и политике. Его мысль глубже: западная идея (мы можем даже сказать: идея западного глобализма) победила идеологически, ментально. То есть стала нормой именно для среднего жителя Земли. Парадоксально, но не оружие, не экономическое противостояние решили исход дела, а именно привлекательность западных ценностей, западного образа жизни стала ключевым фактором, обеспечившим торжество либерально-демократической формации.

Фукуяма подчеркивает: “Триумф Запада, западной идеи очевиден прежде всего потому, что у либерализма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив. В последнее десятилетие изменилась интеллектуальная атмосфера крупнейших коммунистических стран, в них начались важные реформы. Этот феномен выходит за рамки высокой политики, его можно наблюдать и в широком распространении западной потребительской культуры, в самых разнообразных ее видах: это крестьянские рынки и цветные телевизоры – в нынешнем Китае вездесущие; открытые в прошлом году в Москве кооперативные рестораны и магазины одежды; переложенный на японский лад Бетховен в токийских лавках; и рок-музыка, которой с равным удовольствием внимают в Праге, Рангуне и Тегеране” (7).

Обратим внимание на то, что, вероятно, ключевыми словами этого фрагмента являются следующие: “западная потребительская культура”. Многие мыслители, сочувствующие левой идее, впоследствии скажут, что предсказуемость и стабильность советский человек обменял на красивые фантики, “купился” на блестящую западную упаковку и товарное изобилие. И действительно, длина очереди в первый “Макдоналдс”, открытый в Москве в 1990 году, была почти триста метров, а стояло в ней полторы тысячи человек! Всем хотелось “причаститься” Западу, коренной перелом в сознании советского общества произошел.

Ну и главная мысль статьи 1989 года заключается в том, что Всемирная История завершена: по мнению Фукуямы, здесь больше ничего не произойдет в том смысле, о котором мы говорили в самом начале статьи. Человечество встало на прямые рельсы и будет вечно двигаться в направлении, заданном глобальными событиями конца ХХ века. Фукуяма указывает: “То, чему мы, вероятно, свидетели, – не просто конец холодной войны или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической эволюция человечества а универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления” (7).

То есть либерализм победил как идея, а значит, со временем, он восторжествует и экономически, и политически, и идеологически… Последнее, кстати, наиболее важно. Ведь именно идея двигает общество вперед, именно в ней коренятся изменения социально-экономические, а не наоборот. Тем самым Фукуяма доказывает, что победившая идея со временем “материализуется” в виде государственного строя, типа экономических отношений и т.д.

В книге “Конец истории и последний человек” Фукуяма, кроме того, говорит о неизбежности торжества капитализма, как некогда марксисты говорили о неизбежности мировой революции. Соответственно, мы вправе задаться вопросом: настолько ли прогнозируема история? Настолько ли сильна либерально-демократическая идея, что ей не найдется альтернативы в будущем? Сам же Фукуяма отмечает, что в некоторых условиях жесткая централизованная власть, авторитаризм оказываются эффективнее либеральной демократии. Он правда, говорит об экономических рывках. Но мы можем добавить к этому военную сферу: во время широкомасштабных боевых действий капиталисты сразу взвинчивают цены на оружие и боеприпасы, так как пошел спрос. Такие примеры можно отыскать в новейшей истории, опираясь на события, которые происходят прямо сейчас. Там же, где производство оружия находится в руках государства, стоимость, допустим, снаряда не меняется. Так кто же будет эффективнее в случае глобальной войны?

И тем не менее приведем доводы Фукуямы: “Логика современной науки, по-видимому, диктует универсальную эволюцию в сторону капитализма. Опыт Советского Союза, Китая и других социалистических стран указывает, что хотя весьма централизованная экономика была достаточна для достижения уровня индустриализации, существовавшего в Европе пятидесятых годов, она разительно неадекватна для создания того, что называется сложной “постиндустриальной” экономикой, в которой куда большую роль играют информация и технические новшества” (1, С. 8).

Итак, пока мы можем лишь констатировать, что спор о конце истории, начатый Гегелем и Марксом, продолжается и поныне. В период возвышения коммунистического Китая тезис о полной и безоговорочной победе либерально-демократической идеи кажется как минимум преждевременным. Впрочем, пока коллективный Запад демонстрирует гораздо большую геополитическую активность, что обеспечивает его доминирование. А вот что будет дальше – покажет время.