Философы о русской цивилизации в геополитическом контексте

Источником «поведения» той или иной страны на международной арене является ее национальный характер. Конечно, в истории бывают случаи, когда нация либо становится более мирной, неагрессивной и переходящей от активной геополитической «игры» к нейтралитету; либо, наоборот, перерождается в нечто необыкновенно агрессивное. В первом случае уместно привести Швецию, которая масштабно не воюет уже 200 лет (последний крупный конфликт: Шведско-норвежская война 1814 года), хотя до этого она постоянно ввязывалась в военные конфликты. Во втором случае уместно привести гитлеровскую Германию. Вообще немцы считаются одной из самых консервативных, основательных и благоразумных наций, поэтому вдвойне странно, что именно немцы, наследники Гете и Шиллера, породили неисчислимые ужасы фашизма. До сих пор у немцев сильно чувство вины и чувство недоумения по поводу этого периода своей истории. Однако это всё скорее исключения. Многие нации на протяжении даже не веков, а тысячелетий демонстрируют стабильное «геополитическое поведение» и их национальное мироощущение не слишком меняется. В этой связи интересно разобраться с русским национальным характером.

Н.М. Карамзин в своей знаменитой «Истории государства Российского» указывает: «Столь же единогласно хвалят летописи общее гостеприимство Славян, редкое в других землях и доныне весьма обыкновенное во всех Славянских: так следы древних обычаев сохраняются в течение многих веков, и самое отдаленное потомство наследует нравы своих предков»; «В VI веке Славяне питались просом, гречихою и молоком; а после выучились готовить разные вкусные яства, не жалея ничего для веселого угощения друзей и доказывая в таком случае свое радушие изобильною трапезою: обыкновение, еще и ныне наблюдаемое потомством Славянским» (1). Соответственно, радушие, открытость ко всем иным народностям ученый относит к существенным чертам русского национального характера, добавляя и такие, как: «храбрость, добродушие, гостеприимство, брачное целомудрие» (см. об этом параграф «О физическом и нравственном характере Славян древних» в I томе). Правда, ученый добавляет, что есть и такие черты, как хищность и жестокость, которые «уравновешивают баланс», обеспечивая национальное существование: только лишь кроткий и добродушный народ не выжил бы под натиском противников.

Есть и немало других свидетельств, что издревле русские стремились быть толерантными к другим народностям. Более того, после вхождения в состав России многие территории получили серьезный импульс к развитию, империя выступала здесь фактически инвестором, при этом не подавляя прав и свобод местного населения. Соответственно, можно заключить, что Россия никогда не была колониальной империей хотя бы уже потому, что отношение к интегрированным народам всегда было уважительным и корректным со стороны русских. Поэтому часть территорий вошла в состав России добровольно.

Вот что на эту тему говорит классик отечественных геополитических исследований Н.Я. Данилевский (здесь он рассуждает о вхождении в империю Финляндии): «Государство столь могучее, как Россия, могло в значительной мере отказаться от извлечения выгод из приобретенной страны; народность столь могучая, как русская, могла без вреда для себя предоставить финской народности полную этнографическую самостоятельность. Русское государство и русская народность могли довольствоваться малым; им было достаточно иметь в северо-западном углу своей территории нейтральную страну и доброжелательную народность вместо неприятельского передового поста и господства враждебных шведов» (2, С. 38-39).

В истории России было несколько волн расширения. Всем известны сибирские походы казаков, покорение Иваном Грозным мелких княжеств, оставшихся от Золотой Орды, а также присоединение Средней Азии во второй половине XIX века… При этом империя всегда демонстрировала примерно одинаковое поведение по отношению к интегрированным территориям, стараясь действовать максимально осторожно и деликатно. Если рассмотреть широкий многовековой контекст такой интеграции, то можно сделать некоторые общие выводы. Во-первых, чаще всего местному населению сохранялись все права и привилегии. Во-вторых, некоторые малые национальности были избавлены от обязательной воинской повинности. В-третьих, во многих случаях национальные меньшинства не были закрепощены (то есть на них не распространялось крепостное право). Наконец, в-четверых, чаще всего речи не шло о религиозной экспансии – в том случае, если местное население не исповедовало православие.

Да, стояла задача крестить иноверцев, к ним посылались церковные миссии, но священникам и монахам предписывалось действовать исключительно убеждением. Где-то, правда, к убеждению добавлялись вопросы выгоды: империя стремилась не заставить, но мотивировать, где-то даже подкупить малые нехристианские народности, чтобы в полной мере адаптировать их к российской государственности, стоящей на таких столпах, как Православие, Самодержавие, Народность. Последняя сопрягается в русском национальном характере с коллективизмом и соборностью. Причем эта национальная черта свидетельствует не только о формальном единстве, но главное – о неотторжимости части от целого. Проще говоря, в истории существует масса примеров, когда одно, более сильное государство порабощает другое и полностью ассимилирует его население. Русская соборность создает своеобразный «панцирь», который защищает этнос от раздробления. Тысячелетняя история Руси – тому свидетельство: несмотря даже на ряд дезинтегрирующих процессов, которые наблюдались в прошлые и нынешнюю эпохи (начиная от феодальной раздробленности и борьбы между Московией и Великим княжеством литовским и заканчивая распадом СССР). Вот как эту черту формулирует Н.Я. Данилевский: «Куда бы ни заходили русские люди, хотя бы вре­менные и местные обстоятельства давали им возможность или даже принуждали их принять самобытную политическую ор­ганизацию, как, например, в казацких обществах, – центром их народной жизни все-таки остается старая Русь-Москва … Держась своего устройства, они не выделяют себя из русского народа, продолжают считать его интерес своим интересом, готовы жертвовать всем достижению его целей. Одним словом, они образуют не новые центры русской жизни, а только расширя­ют единый, нераздельный круг ее» (2, С. 584).

Соответственно, можно сделать вывод, что по своему складу русский человек во многом консерватор. Это сказывается, например, в религиозной жизни. Если многие страны Европы достаточно безболезненно перешли от католицизма к протестантизму, то в России такая смена духовного фундамента, видимо, невозможна. Русский этнос тысячелетними узами привязан к восточному христианству, которое пронизывает все стороны нашей жизни: начиная с фразеологии и заканчивая бытовыми традициями. Даже семидесятилетнее гонение на Церковь в СССР не смогло кардинально изменить русской ментальности, в основе которой остались всё те же базовые христианские ценности, преломленные через тысячелетний опыт Православия.

Известный русский философ Н.О. Лосский в работе «Характер русского народа» отмечает: «К числу первичных свойств русского народа, вместе с религиозностью, исканием абсолютного добра и силою воли, принадлежит любовь к свободе и высшее выражение ее – свобода духа. Это свойство тесно связано с исканием абсолютного добра. В самом деле, совершенное добро существует только в Царстве Божием, оно – сверхземное, следовательно, в нашем царстве эгоистических существ всегда осуществляется только полудобро…» (5).

Устремленность к «жизни будущего века», презрение к мелкому, житейскому делают русского человека более жертвенным, менее эгоистичным. Не оттого ли непобедимость русского оружия, что русский всегда ищет «иного царства»? Русский солдат с легкостью идет в бой, потому что не боится смерти (или боится ее не так сильно, как другие народности). Одним из символов русского отношения к воинскому долгу является история Евпатия Коловрата, который на вопрос переговорщика: «чего вы, русские, хотите?» ответил: «только умереть». В смерти русский человек преображается, отбрасывает всё ненужное и греховное, а посредником в этом преображении оказывается русская Церковь. Поэтому часто русский воин шел в бой с хоругвями. В этой связи можно привести отрывок из знаменитого сочинения Василия Розанова «Опавшие листья» (привожу с новой орфографией):

Мы прощались с Рцы. В прихожей стояла его семья. Тесно. Он и говорит:

   – Все по чину.

   – Что? – спрашиваю я.

   – Когда Муравьев (“Путешествие по св. местам”) умирал, то его соборовали. Он лежал, закрыв глаза. Когда сказали “аминь” (последнее), он открыл глаза и проговорил священнику и сослужителям его:

   “– Благодарю. Все по чину”. Т. е. все было прочитано и спето без пропусков и малейшего отступления от формы.

   Закрыл глаза и помер.

   У Рцы была та ирония, что каким образом этот столь верующий человек имел столь слабое и, до известной степени, легкомысленное отношение к смерти, что перед лицом ее, перед Сею Великою Минутою, ни о чем не подумал и не вспомнил, кроме как о “наряде церковном” на главу свою (4).

Отсюда и знаменитая русская созерцательность, неспешность, отраженная не в одной пословице и поговорке, например: «Русский долго запрягает, да быстро едет». В этой связи известный философ Н.А. Бердяев считает русских скорее выразителями восточного миропонимания (собственно, и христианство у нас восточное), он противопоставляет Запад и Россию как суетно-сиюминутное и размеренно-онтологическое пространства. Причем в этом противопоставлении он доходит до парадокса: «Именно крайнее русское западничество и есть явление азиатской души. Можно даже высказать такой парадокс: славянофилы, взгляды которых, кстати сказать, я в большей части не разделяю, были первыми русскими европейцами, так как они пытались мыслить по-европейски самостоятельно, а не подражать западной мысли, как подражают дети. Славянофилы пробовали делать в России то же, что делал в Германии Фихте, который хотел вывести германское сознание на самобытный путь. А вот и обратная сторона парадокса: западники оставались азиатами, их сознание было детское, они относились к европейской культуре так, как могли относиться только люди, совершенно чуждые ей, для которых европейская культура есть мечта о далеком, а не внутренняя их сущность» (5).

Если продолжить этот парадокс, перенеся его в область геополитики, то окажется, что Россия не обладает «азиатской хитростью» и «азиатским коварством», более того, на геополитической арене мы ведем себя не просто благородно и великодушно, но порой в своем великодушии доходим убийственных для самих себя последствий! Кстати, это одна из основных мыслей книги Данилевского «Россия и Европа», которая развернута там на множестве примеров. Да и не губительным ли для самих себя великодушием можно назвать те перемены, которые произошли во внешнеполитическом курсе СССР-России в 80-е – 90-е года прошлого века? Русские оставили Берлин, расформировали военные базы по всему миру, распустили т.н. «соцлагерь», после чего вчерашние союзники превратились в заклятых врагов (см. например, ситуацию с Польшей), многие из которых переметнулась в НАТО. Показательна здесь история со всегдашним нашим другом – Болгарией, которая в свое время настойчиво рвалась в состав СССР, хотела стать 16 республикой Союза, а в 2004 году спокойно стала членом Североатлантического альянса… В свое время Запад обещал, что после крушения Организации Варшавского договора не допустит расширения НАТО, но на деле это оказалось лишь пустыми посулами.

Самое интересно, что даже некоторые европейцы понимают характер отношений между Россией и Западом, указывают, что борьба с нашей страной ведется «шулерскими методами», при этом используются русские наивность и созерцательность, доходящая до пренебрежения материальными благами. Вот что отмечает, например, Освальд Шпенглер в своей книге «Пруссачество и социализм» (другой перевод: «Прусская идея и социализм»): «Эта по-детски туманная и полная предчувствий Россия была замучена, разорена, изранена, отравлена Европой, навязанными ей формами уже мужественно зрелой, чужой, властной культуры» (6, С. 148). То есть мысль Шпенглера, которая, кстати, звучит и в знаменитой книге «Закат Европы», заключается в следующем: русская цивилизация, несмотря на ее тысячелетнюю историю, с цивилизационной точки зрения еще молода и наивна, европейская же, наоборот, стара и опытна, цинична, хитра. Отсюда – и указанные выше особенности русского национального характера, отсюда же и особая геополитическая и внутриполитическая позиция России.

Шпенглер называет русское западничество не просто бесплодным, но вредным для развития русской цивилизации. Он отмечает: «Петровство и большевизм одинаково бессмысленно и роковым образом, благодаря русскому бесконечному смирению и готовности к жертвам, воплотили в реальную действительность ложно истолкованные понятия, созданные Западом» (6, С. 149). Мыслитель считает, что русскому народу невозможно навязать новое мироощущение через административные инструменты. Это лишь наносит вред, тогда как понимание глубинных основ русской цивилизации способно преобразить ее и эффективно преобразовать.

Подводя итоги, можно сказать, что мыслители как отечественные, так и некоторые зарубежные сходятся во мнении об особом русском пути, особой русской цивилизационной ментальности, которая продуцирует и особые внешнеполитические отношения нашей страны с другими государствами. Несмотря на слабость и наивность этой позиции, русские чаще всего добиваются серьезных геополитических успехов благодаря, с одной стороны, своей цивилизационной толерантности, способности понять и принять Другого, то есть благодаря «всемирной отзывчивости» (как сказал Ф.М. Достоевский), но, с другой, за счет особого коллективизма, соборности, способности русского человека поставить общие интересы выше своих, частных. Эти особенности вкупе с присущей русским восточной танатологией делают Россию фактически непобедимой на ратном поле державой, которая свои политические и экономические просчеты с лихвой компенсирует успешностью в войнах. Конечно, всё сказанное лишь некая приблизительная схема, которая упрощает реально существующие тенденции, но, думается, что этого достаточно для того, чтобы начать разговор о русской цивилизации в ее геополитическом контексте.