Культурно-исторические истоки технократической идеологии

Часть I. Немецкая критическая философия техники

Техника – один из центральных концептов современного мировоззрения. Она обладает не просто инженерными характеристиками, но и философскими атрибутами из-за её безразмерного влияния на все стороны человеческой жизни. Технократия давно (более 50 лет) является одним из самых популярных течений общественной мысли. Эта идеология возникла не на пустом месте. Среди ее предшественников следует выделить постклассическую немецкую метафизику, которая впервые наделила образтехникиатрибутами тотальности, эсхатологии и амбивалентности. Несмотря на неприязнь леволиберальных идеологов тотальной технизации к немецким правым мыслителям, вроде Шпенглера или Хайдеггера, эксплуатация образно-мотивного строя дискурса немецкой спекулятивной философии очевидна и в модальности, и в стилистике, и в тематике работ апологетов технократии, вроде Тоффлера или Маклюэна.

Уже более 100 лет как изучение техники преодолело историко-археологическую или инженерную методологию и стало важной частью философии (как антропологии, так и онтологии). Многие крупные мыслители сделали технику/технологию объектом своей рефлексии, подчас резко критической. Какие бы формы ни обретала эта рефлексия, будь то эссеистика, граничащая с лирической прозой (как у Теодора Лессинга и Андрея Белого), или фундаментальные исследования по всемирной истории (как у Фернана Броделя), какими бы разными ни были направления и школы, представители которых стремились осмыслить данный феномен (неопозитивизм, феноменология, экзистенциализм, неокантианство, различные историко-антропологические школы), все они были объединены своим амбивалентным (а подчас, и совершенно пессимистическим) отношением к технизации и её влиянию на человека и общество, предельно далеким от различных идейных течений XVIII-XIX веков, для которых вера в прогресс была фундаментальной.

Особенность философии техники в использовании не имманентного языка инженерных и археологических наук, а языка спекулятивной философии, пусть и кардинально обновленного на рубеже XIX-XX веков. Собственно, функционирование и производство различных механизмов априори не может быть объектом философского высказывания, даже при широком влиянии «мейнстримных» направлений постклассической философии на научное сообщество (в первую очередь, постпозитивизма) и склонности многих великих ученых к философской рефлексии (Эрвин Шрёдингер, Вернер фон Гейзенберг, Илья Пригожин).

Порывая с физикалистским языком и футурологическим оптимизмом Просвещения и классического материализма, модернистская философия техники не отказывалась от исторической диалектики науки XIX века, хоть и трансформировала тогдашнюю универсальную, линеарно-императивную модель исторического процесса.

Почему когда говорят о специализации философии техники, то говорят о периоде 1920-1930-х годов? Начиная с Античности техника (которую в классической картине мира, впрочем, тяжело отличить от современных понятий искусства, мастерства, творчества, производства) стала важной темой философского дискурса. Аристотель создал теорию креативности (материал – форма/эйдос – цель – субъект/мастер), ставшую основой не только для философии науки, но и для эстетики и поэтики. Учение о энтелехии (стремлении к воплощению замысла) была основой и для механицизма и натурализма XVII века, которые, в свою очередь, стали базисом для современных естественных и технических наук. Понятие детерминации и каузальности оказались основанием картины мира Нового времени, центром которой стала установка на техническое преобразование косного и тленного мира, однако лишь в XX веке образ техники обрел атрибуты тотальности и необратимости.

Говорить о специализированной философии техники сложно, так как предельно сложен и абстрактен предмет философского высказывания как таковой: её тяжело обособить от историософии, этики, социальной философии, антропологии, а также смежных гуманитарных наук, вроде культурологии или археологии. Однако совершенно несправедливо считать философию техники продуктом луддизма и обскурантизма её создателей, как это было свойственно советской истории философии, да и многим мыслителям и публицистам на Западе, вроде того же Фурастье. Наоборот, возникновение этого направления в философии обусловлено тотальным кризисом (эпистемологическим, религиозным, политическим, экономическим), охватившим весь мир в 1920-ые годы. Философия техники пыталась возродить универсализм и гуманизм «старой» науки, утраченные ею к концу XIX века, в эпоху засилья вульгарного психофизиологизма и культурно-исторической школы, лишавшей прошлое какой-либо ценности и преемственности с настоящим.

Кризис в интерпретации таких философов, как Освальд Шпенглер или Альфред Вебер, становился перманентным и непреодолимым, знаменитая «усталость белого человека от техники» становилась экзистенциальной, а не обусловленной «Великой депрессией» и послевоенной политической нестабильностью. Безусловно, небольшое эссе Шпенглера «Человек и техника» является программным для всего направления, сколь бы неоднозначным не было отношение представителей «научной» философии к автору «Заката Европы». Шпенглер выразил не просто неоромантическое раздражение тотальной технизацией всех сторон жизни, но и глубинный страх из-за утраты техникой прагматики и человечности (важнейшая тема позднейших работ Хайдеггера). Следуя за социал-дарвинистами, в первую очередь за Гербертом Спенсером, Шпенглер признает технику базисом человеческого существа, основанием его «тактики выживания», а не инструментом, который создан лишь для того, чтобы упростить обыденную жизнь. Техника субстанциональна, без неё невозможна ни жизнедеятельность индивидуума, ни общества, ни цивилизации. Техника имперсональна и имморальна, она индифферентна к человеческим «жизненным установкам», она давно развивается по своим, герметичным законам.

Конечно, можно всё списать на подражание Шпенглера Шопенгауэру, при котором он заменил «природу» на «технику» (что заметил ещё Эрнст Трёльч). Многие критики так же обвиняют Шпенглера в отказе от его «морфологического» метода и в возвращении на позиции историософского универсализма, свойственного классической немецкой философии, но это неверно. Несмотря на фрондирующие заявления из «Заката Европы», Шпенглер никогда не был последовательным агностиком и антисциентистом. Центральным мотивом западной культуры для Шпенглера было стремление к господству над природой (природой, по Шпенглеру, является и «масса»), к подчинению себе безграничной материи, управление энергией, автоматизация производства. Эта идея (антинатурализм) возникла в позднем Средневековье, и первой формой её была концепция «вечного двигателя». Эсхатология, предвосхищение «времени последних катастроф» совсем не были мотивированы модой на декаданс или меланхолическим темпераментом мыслителя.

Шпенглер предвосхитил, что давно уже не управляемое человеком развитие технологии усложнит человеческую жизнь, увеличит трудовую нагрузку. Несмотря на все инвективы Шпенглера, направленные против «прогрессистов», его культурфилософская концепция также по-своему является императивной: мыслитель считал экспансию техники в область природы неизбежной, и даже современному, «окультуренному» человеку места в этой системе не будет. Подобный трагический пафос позволяет видеть в Шпенглере предтечу другого сверхпопулярного идейного течения современности – экологического, мнимого оппонента технократии. Но это совсем не так. Шпенглер исповедал биогенетический подход к человеку, и он восхищался «фаустовским» духом, стремящимся подчинить себе природу; его оскудение философ считал трагедией, которую в отличие от энергетических и военных кризисов невозможно преодолеть.

Следуя за Фридрихом Ницше, Шпенглер уподобляет культуртрегера «хищнику», упоенному насилием над природой и другими людьми и одержимому жаждой преображения мира, не преследующей никаких утилитарных задач. Противоречивость, свойственная и знаменитому «Закату Европы», лишь усугубилась в позднейших трудах мыслителя. Впрочем, подобная амбивалентность свойственна и большинству текстов технократического дискурса от публицистики Тоффлера и Маклюэна до популярнейшего жанра антиутопии (вроде романа Олдоса Хаксли «О, дивный новый мир!» и цикла аниме Мамору Осии «Призрак в доспехах»).

Альтернативой причудливому гибриду неоромантизма и социал-дарвинизма, представленному в трудах Шпенглера (и получившему, как это ни парадоксально, широкое распространение), была философия техники в различных течениях новейшей идеалистической философии (персонализм, феноменология, экзистенциализм). Крупнейший представитель немецкого экзистенциализма, Карл Ясперс также рассматривал технику в неразрывной связи с историософией. Мыслитель считал тотальную технизацию аналогом аннигиляции человеческой личности. Её предельным воплощением он считал бюрократию, регламентирующую все аспекты человеческой жизни. Современник Ясперса – «маленький человек», подавленный мощью технократической машины. Однако он не был так пессимистичен, как Шпенглер, и верил, что интенсивное развитие техники можно повернуть в гуманистическое русло, дать миру, преобразованному человеческим разумом, чёткую аксиологию. Однако синхронную социокультурную ситуацию он оценивал резко негативно, презентуя её как «вынужденное сожительство» чуждых друг другу людей. Автоматизация и объективация рукотворной среды обитания человека тождественна «живой смерти» духа и личности. Подобный взгляд страдает излишним психологизмом, что очевидно, так как Ясперс был профессиональным психиатром, знал о влиянии технизации начала XX века на стремительный рост психических и неврологических болезней и был резким противником «научной философии». Подобный взгляд на технику был близок в первую очередь художникам: «вещизм» в модернистской литературе («Тошнота» Сартра и «В лабиринте» Роб-Грийе) и авторском кино («Затмение» Антониони и «На последнем дыхании» Годара).

Безусловно, самой оригинальной, отрицавшей и неоромантические, и прогрессистские, и социал-дарвинистские концепции, была философия техники Мартина Хайдеггера, который пытался дать определение в рамках феноменологической редукции, опровергая всю предшествующую культурологическую, антропологическую и психологическую традицию. Техника для Хайдеггера – категория субстанциональная и онтологическая, а не продукт или базис произвольного исторического процесса, не инструмент эволюции, не знак некой социальной общности. Техника (как и поэзия или философия) – одна из форм явления истины, она имманентна и выражает универсальную интенциональность человеческого творчества, которое Хайдеггер представлял имперсональным.

Техника – одна из констант человеческого существования. Развитие техники обусловлено отношением человека к миру и себе самому. Несмотря на крайне неоднозначное отношение великого мыслителя к историзму классической науки, он также возводил истоки современности к Новому времени (XVI-XVII вв.), времени возникновения современного эмпирико-экспериментального естествознания и связанного с ним пафоса насильственного преобразования природы, в том числе и человеческой. Аналитическо-квантитативный подход к природе, основанный на утилитаризме и стремлении к материальной выгоде, является основой современного мировоззрения. Подобная позиция не просто ошибочна, она опасна для человека, так как и его самого делает всего лишь объектом «подчинения/добычи/управления/требования».

В отличие от большинства своих современников, критика культуры у которых носила внешний и тотальный характер (с позиций левого нигилизма, консерватизма, либерального гуманизма – это уже важно), Хайдеггер, как и во всём своём творчестве, стремился к имманентности. Техника – основа связи человека с бытием, познания и углубления, конструирования, как сказали бы теперь. Отказываясь от устаревшей и дискредитировавшей себя категории прогресса, Хайдеггер, подобно многим своим современникам (вроде Михаила Бахтина или Гастона Башляра) рассматривал культуру в ретроспективе «большего времени», эпистемологической парадигмы, как сказали бы сейчас. Хайдеггер сознательно отказывался от терминологии, методологии и познавательных установок «научной философии», его упрекали в энигматичности, неопределенности, произвольной этимологии языка античной философии. Но он всего лишь сделал основным рефлексивным принципом «эпохэ», отказ от априорных суждений, стремление к непосредственности восприятия мира, лишенной навязанных предрассудков. Хайдеггер не давал простых ответов на основные экзистенциальные вопросы, наоборот, он задавал новые и неожиданные. Безусловно, Хайдеггер не принимал утверждения о нейтральности и автономии техники, которая невозможна вне человеческой субъектности и движении истории. Негативные стороны технизации неизбежны, но, в представлении Хайдеггера, они лишены эсхатологической императивности.

НТР 1960-1970-ых годов способствовала предельно широкому распространению технократизма как общественного мировоззрения (по мнению некоторых мыслителей, как секулярной религии), и его теоретики, вроде Элвина Тоффлера или Жана Фурастье, активно эксплуатируя концептуально-риторический аппарат философского (и политического) дискурса, представляли современный им этап развития технологии как универсальный и безальтернативный, но преподносили это в безусловно позитивном ключе, как завершение исторического процесса (в некоторых работах, говорили даже о завершении/интенсификации эволюции!), преодолевшего все рудименты традиционалистской эпохи, что было совершенно чуждо их невольным «предшественникам», вроде Мартина Хайдеггера или Освальда Шпенглера.