Один из важнейших признаков элиты, на котором крайне редко акцентируют внимание – готовность и способность к планированию, выходящему далеко за пределы отдельной человеческой жизни. Только люди, способные выстроить столетний план развития государства, общества или крупного бизнеса, при том, что им лично придется участвовать в этом лишь 25-30 лет и они не увидят конечного результата, могут претендовать на принадлежность к истинной элите.
Ведь дело не только в самом плане, а в подготовке следующего поколения элиты, способного его осуществлять и разделяющего те же базовые ценности, что и первое поколение.
Речь идет как о неизменности поставленных целей, так и о стабильности ценностных установок, несмотря на неизбежную эволюцию знаний и технологий.
Планирование за горизонтом своей физической жизни неизбежно резко снижает для человека роль материальных благ и прочих удовольствий, хотя и не отменяет их.
Эта тема требует особого изучения, но пока мы можем отметить, что отношение к смерти является важной отличительной чертой представителей элиты.
Смерть в эпоху Античности
Общеизвестный сюжет “Смерть Сократа” включает в себя:
достойное поведение философа на суде, где ему были предъявлены абсурдные обвинения в «нечестии», «развращении молодёжи», отказе почитать богов родного полиса и выдумывание новых божеств;
отказ от бегства;
спокойное принятие неизбежного;
философскую беседу с учениками до того самого момента, когда принятый им яд остановил его сердце.
Смерть Сократа наполнила особым смыслом прожитую им жизнь, – из статуса спорщика-чудака он шагнул в величайшие философы Античности.
Важно отметить, что для Сократа свидание со смертью не было чем-то экстраординарным. Он участвовал в трех военных походах афинян в кровопролитной Пелопоннесской войне [431—404 гг. до н. э.; Афины и союзники против Спарты и союзников; закончилась разгромом Афин], где проявил себя храбрым и хладнокровным воином.
В своем выступлении перед судом, перед началом которого ему предлагали бежать, он говорит:
“Было бы ужасно, о мужи афиняне, если бы, после того как я оставался в строю, как и всякий другой, и подвергался опасности умереть тогда, когда меня ставили начальники, вами выбранные для начальства надо мною, – под Потидеей, Амфиполем и Делием [Потидея (432 г.), Делия (424 г.) и Амфиполь (422 г.) – три военных похода, в которых участвовал Сократ] – если бы теперь, когда меня поставил сам бог, для того, думаю, чтобы мне жить, занимаясь философией, и испытывать самого себя и других, если бы теперь я испугался смерти или еще чего-нибудь и бежал из строя”.
В диалоге Платона “Пир” известный древнегреческий стратег и авантюрист Алкивиад, который одно время был учеником Сократа, рассказывает:
“А хотите знать, каков он в бою? (…) В той битве, за которую меня наградили военачальники, спас меня не кто иной, как Сократ: не захотев бросить меня, раненого, он вынес с поля боя и мое оружие, и меня самого [вынеся оружие Алкивиада, Сократ спас его не только от смерти, но и от позора]. Я и тогда, Сократ, требовал от военачальников, чтобы они присудили награду тебе, – тут ты не можешь ни упрекнуть меня, ни сказать, что я лгу, – но они, считаясь с моим высоким положением, хотели присудить ее мне, а ты сам еще сильней, чем они, ратовал за то, чтобы наградили меня, а не тебя.
Особенно же стоило посмотреть на Сократа, друзья, когда наше войско, обратившись в бегство, отступало от Делия. Я был тогда в коннице, а он в тяжелой пехоте. Он уходил вместе с Лахетом [известный афинский полководец, сочетавший в себе мужество и прямодушие – ред.], когда наши уже разбрелись. И вот я встречаю обоих и, едва их увидев, призываю их не падать духом и говорю, что не брошу их. Вот тут-то Сократ и показал мне себя с еще лучшей стороны, чем в Потидее, – сам я был в меньшей опасности, потому что ехал верхом.(…) Он шагал (…) “чинно глядя то влево, то вправо” , то есть спокойно посматривал на друзей и на врагов, так что даже издали каждому было ясно, что этот человек, если его тронешь, сумеет постоять за себя, и поэтому оба они благополучно завершили отход. Ведь тех, кто так себя держит, на войне обычно не трогают, преследуют тех, кто бежит без оглядки”.
Ключевым моментом, решившим исход суда, стала вторая речь Сократа – после того, как он был признан виновным. За его оправдание высказался 221 судивший его гражданин Афин, за осуждение – 280. И хотя по выдвинутым обвинениям ему полагалась смертная казнь, по афинским законам он мог сам предложить себе наказание. Его друзья предлагали заплатить за него крупный штраф, и это выглядело вполне вероятным исходом, – многие поддержавшие обвинение не хотели смерти философа, понимая, что она станет позорам для Афин.
Но Сократ остается верным себе:
“Наказанием для меня этот муж [обвинитель Анит] полагает смерть. Хорошо. Какое же наказание, о мужи афиняне, должен я положить себе сам? Не ясно ли, что заслуженное? Так какое же? Чему по справедливости подвергнуться или сколько должен я уплатить за то, что ни с того ни с сего всю свою жизнь не давал себе покоя, за то, что не старался ни о чем таком, о чем старается большинство: ни о наживе денег, ни о домашнем устроении, ни о том, чтобы попасть в стратеги, ни о том, чтобы руководить народом (…) Итак, чего же я заслуживаю, будучи таковым? Чего-нибудь хорошего, о мужи афиняне, если уже в самом деле воздавать по заслугам, и притом такого хорошего, что бы для меня подходило. Что же подходит для человека заслуженного и в то же время бедного, который нуждается в досуге вашего же ради назидания? Для подобного человека, о мужи афиняне, нет ничего более подходящего, как получать даровой обед в Пританее, по крайней мере для него это подходит гораздо больше, нежели для того из вас, кто одержал победу в Олимпии (…) Итак, если я должен назначить себе что-нибудь мною заслуженное, то вот я что себе назначаю – даровой обед в Пританее”.
Для понимания – ежедневный бесплатный обед в Пританее за общественный счет был проявлением высшего почета к гражданину. На него имели право, например, победители Олимпийских игр.
Не удивительно, что после такого выступления число голосов, поданных за смертную казнь выросло до 360 из 501.
В свете вышеизложенного, вполне естественно, что Сократ отказал своим богатым и влиятельным друзьям, которые хотели организовать его побег. В диалоге “Критон”, события которого происходят за день до казни, он, в числе прочего, говорит себе от имени афинских законов:
“У тебя было 70 лет – довольно времени, чтобы уйти, если бы мы [законы] тебе не нравились и эти соглашения казались бы тебе несправедливыми. Но ты не предпочел не Лакедемона, ни Крита, таких благоустроенных, как ты постоянно утверждаешь, ни еще какое-нибудь из элллинских или варварских государств; ты отлучался отсюда реже, чем хромые, слепые и прочие калеки, – очевидно, тебе более, чем остальным афинянам, нравился этот город и мы, Законы. А теперь ты отказываешься от наших соглашений?”
Во время своей последней встречи с учениками, в день своей казни, Сократ утешает их тем, что истинные философы желают только одного – “умирания и смерти”.
Сократ не боится смерти потому, что он уверен в бессмертии души. Это для него вопрос не веры, а рационально-логического обоснования. И он приводит четыре доказательства бессмертия души.
Желающим ознакомиться с этими знаменитыми аргументами, мы рекомендуем ссылку: “Четыре доказательства бессмертия души”
Из своего учения о душе Сократ делает важный этический вывод, – если бы со смертью тела погибала и душа, то дурным людям не о чем было бы беспокоиться. Но так как душа после смерти тела остается, она несет на себе язвы всех преступлений, совершенных ею при жизни тела. И потому праведные души спокойно занимают свое надлежащее место в Аиде, а злые души сопротивляются, их насильно тащит демон, и испытывают они в Аиде страдания и наказания, пока не будут переселены в обиталище, какого заслуживают.
В завершение Сократ дает величественную картину мироустройства, согласно которой мы знаем лишь небольшую часть Земли, – только ту “впадину”, в которой живем. Под ней находится подробно описанный Сократом подземный мир, в котором души ожидают своего переселения.
Кроме того, существует “истинная Земля” – место всеобщего блаженства, где в храмах действительно живут боги.
Подробно об этом – в замечательной лекции философа Александра Дугина “Федон. Посмертная география истинного мира. Три линии земли”.
В этом диалоге Платона мы видим как великий философ Сократ перед смертью делится своими главными знаниями с учениками, тем самым не только уходя в личное бессмертие, но и давая вечную жизнь своим философским взглядам. Здесь можно говорить не столько о “подведении итогов”, сколько о “передаче эстафеты”.
И уже умирая от выпитой цикуты, он в последней своей фразе, как и во всей жизни, соединяет шутку с серьезностью:
“Критон, мы должны Асклепию петуха. Так отдайте же, не забудьте”.
Дело в том, что в жертву богу медицины Асклепию [мы больше привыкли к произношению Эскулап] приносил петуха выздоравливающий. Сократ имеет в виду, что смерть тела – это выздоровление его души.
Отношение к смерти в Древнем Риме исследует Алик Кудратов в интересном материале “Страх перед смертью и состязания в доблести в Поздней римской республике (I в до РХ)”
Автор исследует конфликт между требованиями римской социокультурной практики соответствовать идеалам virtus [автор переводит его как “мужество”, но, возможно, более точное значение – “доблесть”; Макиавелли этот же термин будет использовать в более широком смысле как “добродетель”] и индивидуальным страхом смерти, который, несмотря на бесконечно возвеличиваемые доблести, находит отражение в исторических свидетельствах.
Здесь важно отметить период, которого касается данное исследование – I в. до РХ прошел под знаком многочисленных кровавых гражданских войн:
Война 91—88 гг. до РХ между между гражданами Рима и италиками – союзниками Рима, не имевшими римского гражданства;
почти непрерывный период войн между сторонниками Мария и Суллы 88—62 гг. до РХ (включая мятежи Сертония, Марка Лепида и Каталины);
войны между сторонниками Цезаря и Помпея 49 – 36 гг. до РХ
войны между триумвирами [политическими наследниками Цезаря] – Октавианом Августом, Марком Антонием и Марком Лепидом [сыном упомянутого выше Лепида] 41 – 30 гг. до РХ.
На этот же период приходятся два крупных восстания рабов – Спартака 74 – 71 гг. до РХ и третье восстание рабов на Сицилии 44 – 36 гг. до РХ
В результате этих усобиц погибло около половины населения Римской республики. И это сформировало определенное отношение к смерти.
Представления о подобающей смерти.
“Для каждого из римлян, в зависимости от статуса и социального положения, существовали представления о «правильной» смерти”.
Автор приводит сюжет, посвященный мятежу Сертория, которому противостоял республиканский полководец Метелл:
«В конце концов римские воины потеряли надежду на успех и, когда Серторий вызвал Метелла на единоборство, стали требовать и кричать, чтобы они сразились – полководец с полководцем и римлянин с римлянином (…) но Метелл высмеял их требования, и был прав, ибо полководец, как говорил Феофраст, должен умирать смертью полководца, а не рядового».
Трагическое восприятие смерти
Смерть римлян, независимо от того, на какой стороне в гражданской войны они воевали, оценивались негативно. Автор приводит пример, как
“Цезарь устроил себе 4 триумфа за различные заслуги, но остерёгся устроить таковой в честь победы над римлянами, причём в тексте источника указывается, что самим римлянам эпизоды гражданской войны «казались бы постыдными и зловещими».
Тут необходимо подчеркнуть, что трагически воспринималась только смерть римлян. В то же время, жители Рима в те годы с удовольствие наблюдали за масштабными кровопролитными сражениями гладиаторов, в которых участвовали тысячи человек.
Страх смерти
Как сообщает автор, “данный момент подмечал ещё Монтень, когда в одном из своих эссе писал:
«Так как слог, обозначавший на языке римлян “смерть” (mors), слишком резал их слух, и в его звучании им слышалось нечто зловещее, они научились либо избегать его вовсе, либо заменять перифразами. Вместо того, чтобы сказать “он умер”, они говорили “он перестал жить” или “он отжил свое” (vixerunt). Поскольку здесь упоминается жизнь, хотя бы и завершившаяся, это приносило им известное утешение”.
Автор приводит целый ряд ссылок на исторические источники, свидетельствующие, что римские воины могли быть деморализованы страхом смерти.
Важно отметить, что страх римлян перед смертью осознавался властью:
«Сенат решил похоронить убитых на войне там, где они погибли, чтобы зрелище похорон в Риме не отвращало других от военной службы”.
NB! Далее автор разбирает важнейший феномен: конфликт между требованием общества к доблести / добродетели (virtus) элит и индивидуальным страхом смерти. Соперничество элит – это соперничество в доблести / добродетели, где очень важно лично демонстрируемое отношение к смерти.
“Римляне преклонялись перед мужеством и перед людьми, презревшими смерть. Презрение к смерти, например, являлось качеством, в соответствии с которым судили о человеке в целом, о возможности доверять ему: «Вслед за тем, исподволь испытывая знакомых, которым они доверяли, заговорщики начали открывать им свой замысел и склонять их на свою сторону, выбирая сообщников не просто среди близких приятелей, но лишь среди тех, что были известны за людей храбрых и презирающих смерть»
Итак, в Древнем Риме конца I в до РХ существовало два полюса –
общепризнанные представления о храбрости и мужестве, которые являются неотъемлемой частью добродетели и служат этическим ориентиром и индивидуальный страх человека за свою жизнь.
Диалектический закон “единства и борьбы противоположностей” автор демонстрирует следующим примером.
“В одном из сражений Цезарь терпел поражение и пытался спасти положение. Однако свежими силами, которые он повёл в бой, овладел непреодолимый страх: «они не смогли ни остановиться, будучи у самих ворот, ни войти в них в боевом порядке, ни подчиниться приказаниям, но каждый бежал, где кому случилось быть, без оглядки, не внемля никаким приказам, лишившись стыда и разума».
Однако, на смену бегству пришло раскаяние и готовность отдать свою жизнь за полководца.
“После случившегося воины испытывали стыд от перенесённого позора, а Цезарь в этой ситуации проявил мягкость, даровал прощение. Но воины сами потребовали для себя наказания. Причём стыд их был настолько силён, что, когда Цезарь казнил лишь немногих, солдаты, чувствуя воодушевление, потребовали, чтобы их повели на врага”.
Как замечает автор, “для римлян их собственная культура являлась проводником постоянного давления и насилия, требуя быть мужественными и бесстрашными, ибо это было необходимо обществу ради его блага и выживания (…). Но страх смерти как сейчас, так и в древности – слишком сильный фактор, чтобы свести его на нет культивированием и восхвалением мужества”.
Это породило интереснейший феномен: для римлян представление о доблестной смерти являлось поводом восхищаться человеком, даже если он не отвечал требованиям этических норм.
“Более того, даже если такой человек быть олицетворением всех возможных пороков, на основании его бесстрашия перед смертью он мог получить признание от римлян”.
В качестве самого яркого примера автор приводит смерть мятежника Луция Сергия Катилины.
“Его пример показывает, что можно быть полной противоположностью идеальному гражданину, но встретив смерть достойно, заслужить одобрение. Катилина – человек, решивший устроить заговор против государства в своекорыстных целях. Такое поведение с точки зрения римлян являлось худшим из возможных. Катилина изображается воплощением всех пороков, но при этом античные авторы в полной солидарности признают достойность его смерти”.
Вывод, который делает автор– “преклонение перед мужеством и презрение к смерти [в Древнем Риме] есть не что иное как (…) преодоление страха смерти. Именно поэтому римляне, добровольно принявшие смерть, часто воспринимались положительно. В таком случае преклонение перед мужеством – это выражение не только социальной добродетели, но и внутреннего, глубинного желания избавиться от страха смерти”.