Зарубежная Россия

Прошлое столетие является свидетелем множества военных и политических катастроф. Такие события сказываются, в первую очередь, на жизни простого населения, которое несет бремя социальных, экономических и политических последствий событий, на которые они не могут повлиять. В связи с этим XX столетие стало свидетелем также самых масштабных на тот момент миграционных процессов: в поисках безопасности, свободы и стабильности люди покидали родные страны и пытались устроить свою жизнь заново в других местах.

          Одним из самых масштабных переселений этого периода являлась российская эмиграция в результате революции, а затем гражданской войны. Положение и судьба российских переселенцев первой волны эмиграции (1917-1924) и являются темой данной статьи.

          Спорная ситуация возникает уже на уровне определения с терминологией. В отношении российской эмиграции этого периода применяют два названия «русское зарубежье» и зарубежная Россия. Первый термин – постсоветский, «музейный», и относится ко всем периодам российской эмиграции, тогда как зарубежная Россия – это то, как себя воспринимали сами эмигранты, которые отказывались ассимилироваться, надеялись на возвращение на Родину, считали себя носителями  русских традиций, самой Россией, пусть и не территориально, даже претендовали на определенную государственность и представительство, в противовес советской государственности.  Это уникальный феномен мировой истории ХХ века [5, 216], которому посвящен труд Пётра Евграфовича Ковалевского — первого историографа русского зарубежья, который собрал большое количество информации об эмигрантах, их вкладе в сохранение и развитие русской и зарубежной культуры [5].

          В публицистической эмигрантской литературе 1920-х гг. понятие «Зарубежная Россия» употреблялось неоднократно. Основанием стало наличие общеэмигрантских институтов, с которыми считались мировые державы. Россия зарубежная считала себя представителем подлинной государственности и выразителем национальных интересов [1, с. 14]. Таким образом, термин «Зарубежная Россия», кажется, наиболее полно отражает особенности положения российской эмиграции первой волны.

          Причины для такой масштабной эмиграции были разные, но всех эмигрантов касалась одна и та же проблема: проблема выживания и свободы. Кто-то не принял большевистскую власть, ее деятелей и высказывался об этом. Например, антибольшевистская публицистика Бунина и Куприна не оставляла им другого выхода, кроме эмиграции. Для кого-то это был вопрос физического выживания, так как многие деятели культуры не имели возможности зарабатывать себе на жизнь. Также было множество случаев, когда сама власть хотела избавиться от неугодных элементов, в лучшем случае это заканчивалось высылкой (знаменитые «философские» пароходы).

Кто-то оказался в вынужденной эмиграции в результате изменения границ российского государства. Прибалтийские государства стали самостоятельными, имея большое количество русских «эмигрантов», которые стали таковыми даже никуда не выезжая. Так за пределами России оказались И. Е. Репин и Л. Н. Андреев, чьи имения находились на Карельском перешейке, отошедшем к Финляндии. И. Северянин оказался в независимой Эстонии. Многие также уезжали за эмигрировавшими родственниками. 

          Эмиграции активно способствовало советское законодательство. Декрет СНК РСФСР от 28 октября 1921 г. «О лишении прав гражданства некоторых категорий лиц, находящихся за границей» охватывал добровольцев, воевавших против Красной армии, участников контрреволюционных организаций, беглецов из советской России, а также тех, кто выехал до октября 1917 г. и не получил в представительстве РСФСР до 1 марта 1922 г. заграничный паспорт либо удостоверение (учитывая, что в большинстве стран на тот момент не было советских представительств) [6, с. 218]. Затем к этому списку добавились те, кто, выехав за рубеж, не возвратились.

Нельзя не отметить декрет от 3 ноября 1921 г. ВЦИК об амнистии военнослужащих белых армий. Свыше 120 тыс. казаков и солдат вернулись в Советскую Россию [4, с. 263]. С 1921 года в странах расселения эмигрантов стали возникать Союзы возвращения на Родину, но большую часть уехавших этот декрет либо не затрагивал, либо они предпочли не возвращаться. 

           Принято выделять три основных географических направления, по которым русские покидали Родину: северо-западное (европейские и скандинавские страны), южное (Турция) и дальневосточное (Китай). Большое число изгнанников принесли эвакуации, связанные с окончательным поражением Белой армии: из Северной области, с Крымского полуострова, из Приморья [1, с. 9].

          Численность эмигрантов также является дискуссионным вопросом. В целом, средней цифрой является 1,5-2 миллиона человек, которые влились  в российскую диаспору общей численностью 8,5 млн. человек. Наибольшее количество эмигрантов остановилось во Франции, их число – около 100-150 тысяч человек.

          В этнографическом отношении в число выходцев из России входили представители многих народов, населявших российское государство, но значительное большинство эмигрантов было русскими. Все национальности, подданные Российской Империи до 1917 года, записывались как русские [5, с. 15]. В отношении образовательного ценза русское рассеяние было высококультурным. Значительный процент эмигрантов был с высшим образованием и почти три четверти со средним.

          Около четверти покинувших страну принадлежали к армиям, сражавшимся на юге России, в Крыму, вокруг Петрограда, на Севере и в Сибири. Во время Новороссийской и Крымской эвакуаций выехало также значительное количество гражданских лиц [5, с. 15]. Изначально Франция пообещала помочь эвакуированной Белой армии с размещением (но с приходом нового правительства все гарантии были отменены). Врангелевский флот был эвакуирован на побережье Средиземного моря и базировался на французской военно-морской базе Бизерта (Тунис), где простоял почти четыре года. Казенные суда транспортного флота передавались французам в качестве обеспечения возмещения расходов по содержанию эвакуированных частей армии [1, с. 11]. Затем они были оставлены на собственное попечение. Врангелю удалось перевести армию к 1922 году в Сербию, Болгарию, Грецию и Румынию. Наибольшее количество беглецов приняла Сербия.

          Уникальность положения российских эмигрантов заключалась в том, что за ними не стояло государство, защищавшее их интересы, они оказались в правовом вакууме. Поскольку русское Зарубежье претендовало на то, чтобы быть правопреемником дореволюционной России, хотя и осознавало условность этих притязаний, то выступило инициатором создания системы защиты россиян за рубежом как особой социальной группы [2, с. 30]. Необходимость правового устройства огромного количества эмигрантов поставило перед международным сообществом задачу разработки специальных механизмов. Таким образом было положено начало развитию международно-правового режима, касающегося беженцев.

          За рубежом сохранилась и продолжала работу инфраструктура дореволюционных дипломатических представительств. Российские послы, отказавшиеся признать законность захвата государственной власти большевиками, продолжали защищать интересы русских, оказавшихся в зарубежье. Уже в ноябре 1917 г. для согласования своей деятельности они создали в Париже Совещание послов под председательством посла во Франции В. А. Маклакова. Оно отстаивало интересы России и старалось поддержать Белое движение морально и материально. Также в Константинополе, на первом этапе эмиграции, было создано множество комитетов для помощи беженцам.

В феврале 1921 г. в Париже Совещание послов создало постоянный исполнительный орган — Совет послов, который выполнял государственные функции Министерства иностранных дел Зарубежной России [6, с. 229].

          Но после признания Францией СССР (1924) ситуация изменилась. Эти органы уже не могли исполнять официальные представительские функции. На основе многочисленных французских организаций в 1924 году был образован «Русский комитет объединённых организаций» и «Эмигрантский комитет», возглавляемый В. А. Маклаковым. Эти организации, которые уже не претендовали на «государственное» представительство, продолжали работу до Второй мировой войны и защищали интересы эмигрантов и за пределами Франции в том числе.

          Центр официального управления делами беженцев оказался в Женеве. В Лиге Наций был составлен проект об учреждении Верховного комиссариата по делам русских беженцев для координации усилий государств. Фритьоф Нансен был назначен Верховным комиссаром по беженским делам, 1 января 1923 г., по его инициативе были введены нансеновские паспорта.

Франция одной из первых (в 1936 году) ратифицировала международные акты об особом юридическом статусе русских эмигрантов – Соглашение от 30 июня 1928 г. и Женевскую конвенцию от 28 октября 1933 г. о юридическом статусе русских и армянских беженцев.

С 1930 г., после ратификации Соглашения 1928 г., нансеновские паспорта выдавались только беженцам, покинувшим Россию до 28 октября 1924 г., т.е. до даты признания Францией советского правительства [3, с. 167]. Для получения нансеновского паспорта необходимо было заплатить денежный сбор, который для многих был неподъемным, что значительно ограничивало круг людей, для которых он был доступен.

Подписание конвенции о юридическом статусе беженцев было большим шагом на пути правового обеспечения эмигрантов. Она приравнивала русских и армян «к местным гражданам или иностранцам, наиболее привилегированным в силу международных соглашений». Но русские смогли воспользоваться этими льготами только два с небольшим года, так как уже в мае 1939 года к иностранцам начали применять первые стеснительные меры, а с началом войны в сентябре того же года была прекращена всякая деятельность иностранных организаций [5, с. 21].

          Положение эмигрантов в разных странах было очень затруднительным. Многие из них не имели ясного правового статуса в связи сложностью и не разработанностью бюрократических процедур, что, в частности, затрудняло передвижение эмигрантов. Но, даже получив официальный статус беженца, они сталкивались с другими трудностями. Одной из главных проблем было ограничение в отношении труда. Получить разрешение на трудовую деятельность было очень трудно, государства не хотели повышать конкуренцию для собственного населения, поэтому если разрешения и выдавались, то на какой-либо низкоквалифицированный труд, где не хватало рабочей силы. Для рабочих-иностранцев во Франции вводилась двадцатипроцентная норма (четыре француза – один иностранец). В 1932 г. вышел другой закон о десятипроцентной норме иностранцев в отношении права на труд.

Тысячи русских, занимавшихся в России умственным трудом, были вынуждены встать у станка на заводах Рено и Ситроена. Другие, и это считалось привилегированным трудом, сделались шофёрами такси [2, с. 30].

Одним из немногих государств, которое приветливо приняло изгнанников, было Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев (в 1929 г. переименовано в Королевство Югославия). Только оно признало царские военные чины, дипломы, ученые степени, что позволяло найти работу по профессии, даже на государственной службе, в армии и пограничной страже. Королевство помогало православным иерархам, уравняло русских военных инвалидов с сербскими [5, 219]. Но это было скорее исключением.

В особенно бедственном положении оказалась российская эмиграция в Китае. Даже случайный заработок при огромном предложении дешевого труда со стороны местного населения было трудно найти. За нарушение каких-либо правил эмигрантами следовала высылка из страны. Русский, по отбытии краткого ареста после нарушения полицейских правил, часто высылался из Франции, но, так как его не принимала никакая другая страна, он возвращался с границы и переходил на нелегальное положение, которое необходимо было урегулировать [5, с. 30].

В конце 30-х годов возник вопрос и о воинской службе. Франция приняла решение о призыве русских, не принявших подданства, в войска наравне с французами. Все русские и армяне должны были служить в регулярных частях, а не в иностранных отрядах. Те, кто не согласились бы на отбывание службы, должны были покинуть Францию. В сентябре 1939 года французские власти мобилизовали около 6 тысяч человек [5, с. 31].

          Остро стоял вопрос о натурализации, это был процесс не простой, но возможный. Он мог обеспечить трудоустройство, успешную социальную мобильность, достойную адаптацию в чужой стране. Проблема заключалась в том, что многие российские эмигранты не хотели принимать иностранное подданство, отказывались ассимилироваться, настаивали на сохранении своих традиций и культуры. Особенностью этого процесса стало создание «буферной среды»: единого политического, социального, образовательного, информационного, культурного, духовного пространства российской эмиграции, особого быта. Русские создавали собственные школы, различные клубы, общества сохранения русской культуры и языка.

В первые годы эмиграции большинство беженцев и изгнанников жили «на чемоданах», ожидая краха большевизма и возможности вернуться на любимую Родину. В парижской газете «Возрождение» в статье «Сущность и значение Зарубежной России» говорилось: «Мы залегли в окопы «беженского существования» и ждем» [6, с. 223].

          Хотя историк Михаил Ростовцев не разделял этих иллюзий, он предупреждал Бунина: «В Россию? Никогда не попадем. Здесь умрем. Это всегда так кажется людям, плохо помнящим историю. А ведь как часто приходилось читать, например: «Не прошло и 25 лет, как то-то или тот-то изменились»? Вот и у нас будет так же. Не пройдет и 25 лет, как падут большевики, а может быть, и 50 – но для нас с вами, Иван Алексеевич, это вечность».

          В конечном итоге стратегия обособленного существования не оправдала себя, отказ ассимилироваться и ожидание скорого возвращения тормозили включение в социальные связи окружающего мира. Меньше этому было подвержено молодое поколение и поколение, которое было рождено уже за пределами России. О том, что эмигранты со временем стали переоценивать ситуацию и свои ожидания относительно будущего, говорит статистика.

С 1926 по 1936 г. число натурализовавшихся русских во Франции возросло более чем в 2 раза, т.е. с 8% – в 1926 г., 13 – в 1931 г. до почти 18% – в 1936 г. от общего числа российских эмигрантов в стране [3, с. 173].

Так или иначе, зарубежная Россия первой волны эмиграции является уникальным феноменом, попыткой сохранения национальной идентичности за рубежом на протяжении нескольких поколений, и, хотя большинство эмигрантов ассимилировались, процесс сохранения исторической памяти продолжается до сих пор с помощью людей, которые стараются не терять духовную связь со своей Родиной, сохранять и развивать ее культуру.