Часть 7. Высокие нравственные идеалы

Статья рассматривает сущность и содержание традиционных ценностей, обозначенных в Указе Президента как «высокие нравственные идеалы» и «приоритет духовного над материальным».

Содержание

Введение

1. Соотношение понятий «мораль» и «нравственность»

2. Идеал и реальность

3. «Идеал дал Христос»: нравственность и религия

4. Притча о блудном сыне: возвращение в отчий дом Духа

5. Приоритет духовного над материальным

Выводы

Дальнейшие исследования

Введение

Мы живем в эпоху, когда духовные ценности представляются незначительным дополнением к ценностям материальным. Соответственно, говорить о нравственности смешно, а верить в идеалы так даже наивно (если это не «идеальная фигура» как результат диеты или «идеальная машина», например, «Mercedes-Benz» в тюнинге «Brabus»). 

Почему мы к такому пришли? Философы скажут, что у нас утеряно символическое мышление и осталось только предметное. Поэтому, собственно, понятие «идеальное» применяется массовым сознанием преимущественно к материальным предметам: своему телу, автомобилю, телефону и т.п. Историки же в лице О. Шпенглера напомнят, что такое случается с культурой всегда, когда она вступает в фазу своего заката, и приведут аналогии нашей эпохи с эпохой позднего Рима [15]. Однако другие историки скажут, что не все так фатально: кроме западной части Римской империи, которую действительно ждал закат, была ее восточная часть – Византия, которая просуществовала еще целую тысячу лет на основе православия и консервативных ценностей. Ну, что же, будем надеяться, что нашей российской цивилизации тоже суждены долгие лета, и продолжим рассмотрение того, что может явиться гарантом этого долголетия – традиционные ценности, перечисленные в Указе Президента [13]. (Попутно отметим, что грань между названными исследователями достаточно условна: философы, выявляя универсальное, учитывают, в том числе, исторические обстоятельства, а О. Шпенглер – яркий пример философствующего историка).

«Высокие нравственные идеалы» и «приоритет духовного над материальным» разделены в тексте Указа еще двумя ценностями: «крепкой семьей» (см. часть 5 данного цикла статей) и «созидательным трудом» (часть 4). Однако духовность и нравственность неразрывно связаны друг с другом, поэтому они объединены в данной статье в одну тему.

Задачи статьи: 1) выявить смысл понятий «нравственность» и «идеал», в том числе через сопоставление нравственности с религией, а идеала с реальностью; 2) выявить содержание высших нравственных идеалов, в том числе специфику этих идеалов в нашей российской цивилизации; 3) понять место современного этапа в общем контексте развития нравственной культуры.

Для выполнения этих задач обратимся к этическим концепциям древности и современности, в том числе к идеям отечественных мыслителей, в частности, к Ф. М. Достоевскому и его творчеству.

Соотношение понятий «мораль» и «нравственность»

«Нравственность» по своему происхождению – это русское слово, восходит к слову «нрав» (характер). В греческом языке ему соответствует слово ἦϑος (этос), в латинском – moralis (от mos, мн. ч. mores) [3]. Таким образом, слова «нравственность», «мораль» и «этика» можно считать синонимами: в живой речи и в научной литературе они чаще всего так и употребляются.

Однако полного консенсуса среди философов на этот счет нет. Со времен немецкой классической философии (прежде всего И. Канта и Г. В. Ф. Гегеля) продолжаются попытки различить понятия «мораль» и «нравственность» (в немецком – «Sittlichkeit»), а в англоязычных исследованиях – понятия «мораль и «этика» (в английском языке нет национального аналога латинскому понятию «мораль», поэтому в этих исследованиях «мораль» – это то, что у русских и немцев обозначается как нравственность). Даже в обыденной речи есть разница между этими словами: например, «мораль» нередко употребляется в негативном плане («не надо читать мне мораль!»), а вот «нравственность» встречается исключительно в положительном контексте.

Проблема в том, что «мораль» – это многоплановое понятие: есть мораль общественная, а есть индивидуальная. Можно говорить о морали как социальной норме [6], а можно – как о сфере высших ценностей и долженствования [4]. Разумеется, все эти уровни и функции морали взаимосвязаны: так или иначе все они фиксируют некое представление о добре и зле.

Однако представление о том, как поступать правильно, не обязательно приводит к правильным поступкам: человек не есть «автомат добра». Даже в античной философии, которая (в лице Сократа и Платона) была склонна объяснять аморальность индивида простым незнанием того, что есть добродетель, в то же время присутствовало понимание сложности перехода от морали как «теории» к морали как практике. В частности, Аристотель считал, что для добродетельной жизни необходимо не только моральное сознание, но и сильная воля. 

В христианской философии проблема недостаточности одного только знания о добре для того, чтобы творить добро, была поставлена особенно остро. Между моралью и поступком стоит свободная воля человека, а свобода – это возможность выбора не только добра, но и зла. 

Осмысление данной проблемы привело к тому, что в классической философии сложилась традиция понимать под моралью совокупность представлений о добре и зле, в том числе личные убеждения («моральный закон», «моральное сознание»), а под нравственностью – меру реализации этих убеждений в поведении и жизни индивида («нравственный поступок»). Таким образом, нравственный человек – это человек, способный жить на основе целостного единства разума и воли. Это единство философы и теологи называют кратким словом «дух». Слова «дух», «духовность» люди часто используют сугубо интуитивно как синоним чего-то возвышенного или религиозного. На самом деле, теоретическое значение этого понятия может быть строго определено: это единство разума и воли. Звучит вот так просто. Однако быть духовным, то есть нравственным, человеком сложно, как минимум потому, что нравственные идеалы, как и любые идеалы, сложно воплотить в действительность. 

Идеал и реальность

«Идеал» (лат. idealis от греч. ἰδέα – образ, идея) – это высшая ценность, образ совершенства, образец для подражания. Идеал связан со спецификой человеческой деятельности как таковой, а именно с целеполаганием. Цель – это идеальный образ желаемого результата. «Идеал представляет собой специфически человеческую форму жизнедеятельности, ибо предполагает специальное создание образа цели деятельности до её фактического осуществления» [7, с. 202].

«Идеал» становится предметом философской рефлексии в просветительской и романтической мысли на рубеже ХVIII – ХIХ веков. Однако уже в античной философии была идея «блага», которая связывалась со смыслом жизни человека и с его доминирующими обязанностями. 

Теоретическое толкование идеала зависит от решения проблемы соотношения идеала и реальности. В «Новой философской энциклопедии» [2] выделено два основных решения этой проблемы: натуралистическое и идеалистическое.

Натуралистическое понимание дает следующие трактовки идеала – он есть:

1. результат обобщения и (или) абсолютизации того, что составляет предмет потребностей человека и общества: в «золотом правиле нравственности» это выразилось в требовании поступать по отношению к другим людям так, «как хотите, чтобы поступали с вами»;
2. результат обобщения содержания норм и правил; соответственно, идеалов столько, сколько норм: в каждом устанавливается общая цель, сообразно которой формулируется предписание относительно того, чего не следует или что следует делать. По такой логике нет идеала вообще, но есть идеалы, соответствующие разным ценностям (красоты, добра, справедливости и т.д.);
3. ценность, раскрывающая перед человеком или обществом более обширные перспективы: должное тогда противопоставляется сущему, и, как правило, это должное (идеал) выражает назревшие социальные или личностные изменения.

При идеалистическом понимании ценностей идеал рассматривается как существующий трансцендентно (т.е. «по ту сторону» чувственно воспринимаемой реальности). Такой идеал может быть дан человеку непосредственно, через «голос совести» (Платон, а также религиозная философия, которая видит в требованиях совести «глас Бога в человеке»), или же быть априорным, т.е. доопытным (Кант) [2]. Здесь нельзя не сказать, что о «голосе совести» пишут не только философы-идеалисты: для материалистов, например, К. Г. Маркса, указанные требования есть результат усвоения моральных норм в процессе социализации (вариант подхода к идеалу, названному выше «натуралистическим»).

Воплотим ли идеал в действительность?

Если толковать «идеал» в духе этики И. Канта, то он, задавая направление самосовершенствованию человека, в то же время принципиально невоплотим. Ведь, напомним, он трансцендентен.

Прямо противоположный ответ тоже возможен. Однако такой оптимизм, как правило, приводит к разочарованию и может выразиться в «пренебрежении или ненависти к реальности, в которой более или менее относительное добро присутствует наравне со злом, и бегстве из активной жизни, которую не удается втиснуть в рамки “бескомпромиссно” понятого идеала» [2]. 

Однако, по словам протоирея Андрея Ткачева, идеал нужен для того, чтобы существовала бытовая повседневность: «Никто из нас, пиля какую-нибудь условную рейку для того, чтобы сделать лавку, не вымеряет её до микрона, как в Госстандарте. Но именно до микрона должен быть вымерен эталон. Потому что благодаря ему существует всё остальное, что мы режем, пилим, отмеряем, нарезаем» [1]. 

Таким образом, идеал – это как горизонт: приближение к нему бесконечно. Во всяком случае, для человека. Идеал не есть реальность, которую человек в гуманистическом запале должен создать. Человек не бог – над ним есть, хоть и познаваемая, но все еще не постигнутая реальность: Логос, Нус, Дао, Бог, Брахман, Судьба (разные религии и философские системы называют это по-разному). Все эти понятия пытаются схватить ту надындивидуальную реальность, ту мега-систему, в которую встроен человек и законам которой он должен подчиняться для своего же блага. Нравственность есть лишь одно из проявлений этих законов. Содержание высших нравственных идеалов задается, соответственно, той религией, которая является центром данной культуры.

«Идеал дал Христос»: нравственность и религия

Соотношение нравственности и религии – это та тема, по которой уже много веков не умолкают споры: как среди людей верующих, так и в светском дискурсе. Споры касаются двух аспектов. 

Во-первых, является ли религия опорой для нравственности, или наоборот? Проблема в том, что мораль и религия появляются в человеческой истории практически одновременно – даже в примитивных обществах есть определенные моральные нормы, связанные с той или иной формой религиозных верований. Философы Просвещения, среди которых было много атеистов (Ф. Вольтер, Д. Дидро и др.), считали религию ложным сознанием и обманом народа, но все-таки оплотом его нравственности. Однако И. Кант, наоборот, рассматривал религию в качестве итога нравственных исканий человека. Истоки этих исканий – в свободе воли человека: осуществляя свой выбор, человек ищет абсолютного Судию своих поступков и находит его в идее Бога.

Во-вторых, перед мыслителями стоит вопрос о соотношении нравственных и религиозных идеалов. Достаточно ли исполнять нравственные заповеди, чтобы быть праведником, или религия требует от человека все же нечто большего? Здесь интересно сравнить взгляды наших философствующих романистов – Л.Н. Толстого и Ф. М. Достоевского. Первый склонялся к тому, что «любовь есть бог»: любить ближнего, помогать ему – это и значит быть истинным христианином. 

Однако позиция Достоевского была прямо противоположной. Споря с историком К.Д. Кавелиным, заявлявшим, что не только личный, но и общественный идеал не нуждается ни в каком религиозном обосновании, Достоевский писал: «Совесть без Бога есть ужас. Она может заблудиться до самого безнравственного» [5, т. 27, с. 56]. Эта же мысль звучит в подготовительных материалах к его роману «Бесы»: «Многие думают, что достаточно веровать в мораль Христову, чтобы быть христианином. Не мораль Христова, не учение Христа спасет мир, а именно вера в то, что Слово плоть бысть. <…> Надо именно верить, что это окончательный идеал человека, все воплощенное слово, Бог воплотившийся» [5, т. 11, с. 188].

С Достоевским солидарен философ-экзистенциалист Л. Шестов. В статье «Добро в учении гр. Толстого и Ницше» [14] в противовес Л.Н. Толстому он утверждает: все-таки не «любовь есть бог», но «Бог есть любовь». Вера требует большего, чем исполнение моральных норм, она может даже противоречить им (тут Шестов вслед за датским философом С. Кьекегором вспоминает о праведнике Аврааме, который был готов принести в жертву Богу своего сына, нарушая тем самым заповедь «не убий»). «Нужно искать то, что больше любви, больше добра. Нужно искать Бога», – пишет Л. Шестов [14].

Если речь идет не о любой религии, а именно о христианстве, то, наверное, следует признать: понимание его Достоевским в большей степени соответствует духу христианства. Христос – не слуга Бога и не его пророк в ряду других пророков, о которых повествует Библия. Он сын Бога, и это кардинально отличает религиозные и нравственные идеалы христианства от всех других религий. В своей Нагорной проповеди Иисус Христос призвал: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5, 48). Слуга никогда не «дорастет» до господина – довольно с него простого послушания, а вот сын должен однажды стать вровень с отцом. Богочеловечность Христа – залог богочеловечности его последователей. Таким образом, вместе с христианством в европейский мир пришло дерзновение смертного человека преобразовать свою природу и достичь божественного совершенства. Такое же дерзновение мы видим только еще в буддизме, а вот в иудаизме и исламе отношения бога и человека строятся по типу «господин – слуга». 

Проблема в том, что Библия содержит в себе не только Новый Завет, но и Ветхий, в центре которого знаменитые «Десять заповедей»: они были даны пророку Моисею самим Богом. В этих заповедях, в отличие от Нагорной проповеди Христа, упор делается на внешние, ритуальные аспекты служения Богу. Христианство же ожидает от человека не внешнего, а внутреннего принятия Бога, совершенствования не только дел, но помыслов.

Таким образом, в тексте Библии содержится не одна, а две системы ценностей: иудаизма и христианства. В русской религиозной философии они названы «этикой Закона» (Ветхий Завет) и «этикой Благодати» (Новый Завет). Соответственно высшие нравственные идеалы нашей российской цивилизации мы должны искать в «этике Благодати». «Нравственный образец и идеал есть у меня, дан, Христос», – писал Ф. М. Достоевский [5, т. 27, с. 56]. Образ Христа и есть самый высший идеал для нашей культуры. 

Однако можно согласиться с философом Александром Дугиным: «…даже среди высоких нравственных ценностей тоже есть своего рода иерархия… я думаю, что мы будем правы, если скажем, что высшей нравственной ценностью является идеал святости» [1]. В качестве второй ступени в иерархии идеалов, которая чуть ниже святости, А. Дугин назвал героизм: «…самое первое – это отдать всего себя Богу. Героизм же – это отдать всего себя народу, своей культуре» [1]. Третьей нравственной ценностью он определил «честный созидательный труд и вообще честность. Это доступно уже любому человеку. Это высокая нравственная ценность – быть честным. Не искать легкие пути, отстаивать своё человеческое достоинство» [1]. 

Заметим вслед за протоиреем Андреем Ткачевым, что на двух из этих трех идеалов строилась советская культура: «В советскую эпоху, действительно, прославлялся человек труда. Героями были рабочие, полярники… Это происходило в ту эпоху, которая стремилась к справедливости. Там также было уважение к ратному труду. Не было только святости» [1].

Однако за последние 30 лет в нашем Отечестве произошли существенные сдвиги. Можно говорить о «закате» героического: на смену героев пришли кумиры массовой культуры [9], а идеал честного созидательно труда существенно потеснен идеалами гедонизма (см. статью 4 данного цикла). Согласимся с А. Дугиным: «Государство надо перестраивать…, в нём должны почитаться святость, героизм и честь» [1]. Но получится ли перестроить?

Притча о блудном сыне: возвращение в отчий дом Духа

Все философские системы свидетельствуют о цикличности развития. О том же повествует большинство религий. Другими словами, речь идет о том, что гибель чего-либо в этом мире не является окончательной. Поэтому, взирая на современность, не будем скорбеть о «гибели нравственности». Возможно, хвори нашей современной нравственной культуры – это «болезнь не к смерти, а к славе божьей».

Любая целостность в своем развитии проходит этап дифференциации, обособления ее элементов. Например, в ходе жизни семьи дети, по мере своего взросления, обособляются, «отпочковываются» от нее – просто живут отдельно или заводят свои семьи. Но при этом связь родителей и детей не обязательно обрывается: на смену бытовому единству родителей и маленьких детей может прийти духовное единство – то, которое возможно только между взрослыми людьми. Таким образом, отделившиеся элементы целого через этап обособления выходят на новый уровень единства. Такое происходит, конечно, не со всеми – есть много взрослых детей, который до конца жизни не хотят иметь дело со своими родителями. Либо, наоборот, родители не хотят примириться с детьми, которые, на их взгляд, «пошли не тем путем». Но, тем не менее, новое единство, пережив этап распада, все-таки возможно. Более того – его не будет, если не будет этапа разделения.

В образной форме, согласно Новому Завету (15-я глава Евангелия от Луки: 11-32), об этом рассказал Иисус Христос в притче о блудном сыне. Притча рассказывает о сыне, который забрал у отца свою долю наследства и «пошёл в дальнюю сторону и там расточил имение своё, живя распутно». Через некоторое время, «когда он прожил всё, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться» (Лк., 79 зач., XV, 11-32.) После нескольких лет скитаний сын покаялся и вернулся к отцу, который встретил его радостно, приказал одеть его в лучшие одежды и устроить праздничный пир. 

Эта притча допускает, конечно, много толкований, в том числе и богословских (см. эти толкования у протоирея Виктора Потапова [11]). С философской же точки зрения, она интересна тем, что в ней говорится о том, что настоящее единство возможно только на основе предшествующего ему обособления. «Тот, кто до конца “дома” в этом мире, кто не испытал тоски по иной реальности, не уразумеет, что такое покаяние и раскаяние. … Раскаяние и покаяние рождается из опыта отчуждения от Бога, от радости общения с Ним» [11].

Возможно, конечно, и симбиотическое единство: так, в данной притче у отца был еще один сын – тот, который не отделился, всю жизнь прожил с ним в почтении и послушании. Однако отец устроил настоящий пир только в честь возвращения «блудного сына», а в честь другого сына не устраивал ни одного празднества. Последнему в ответ на высказанную обиду он сказал: «Сын мой! Ты всегда со мною, и всё мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся» (Лк., 79 зач., XV, 11-32.). 

«Блудный сын» – прообраз всего падшего человечества и одновременно каждого отдельного грешника. Он духовно мёртв, живя без Бога, и может духовно ожить, обратившись к жизни в Боге. В Священном Писании возвращение к Богу часто представляется как воскресение из мёртвых (см. Рим. 6: 13; Мф. 8: 22; Откр. 3: 1; Еф. 2: 1).

Исходя из сказанного, наше осмысление современности, может быть глубоко оптимистичным. Русские религиозные мыслители [10], в частности, Владимир Сергеевич Соловьёв (1853–1900) [12], рассматривали отпадение человека от бога как потенциально конструктивный этап развития личности.

Аналогичное отношение к греху и злу мы можем увидеть в романах Ф. М. Достоевского. В своей статье «Социализм и христианство» [5, т. 20, с. 191-194] он пишет, что прежде, чем достигнуть высшей точки своего развития, личность с необходимостью проходит этап обособления из патриархального братства: этап цивилизации. Теряя свою связь с народом, своими корнями, личность эпохи цивилизации теряет и свои идеалы, мучается ничтожностью своего существования («как полюбить себя?» – чуть ли не основная проблема, для решения которой современный человек обращается к профессиональным психологам). Духовное состояние «человека русского большинства», согласно Ф. М. Достоевскому, это «жажда красоты и идеала и в то же время 40% неверия в него, или вера, но нет любви к нему». Гордыня человека, утерявшего идеал, не может не страдать – он стремиться вновь обрести свое достоинство, но ищет его часто на ложных путях: возникает идеал «Хрустального дворца мировой гармонии» («Записки из подполья»), или тоталитарный проект Великого Инквизитора («Братья Карамазовы»), или идеал сильной личности Раскольникова («Преступление и наказание»), или «ротшильдовский идеал» Аркадия Долгорукова («Подросток»).

С нарушением целостности личности искажается и образ красоты: происходит эстетизация безобразного. Все герои Достоевского жаждут воплощения своих идеалов действительность, но воплощение, как правило, оборачивается их критической профанацией. Достоевский убежден, что люди не могут не прозревать истинный идеал, хотя бы достаточно смутно, но не хотят признавать этого и «мошенничают» сами с собой. Даже Чёрт Ивана Карамазова знает, что «в конце концов» он примирится с Богом и споет «осанну» (см. также саморазоблачение Петра Верховенского в «Бесах»: «я не социалист, я мошенник»).

Ф. М. Достоевский был убежден, что люди не могут жить без идеалов, как бы глубоко они не погрузились в бездну гедонизма или разврата. Последним прибежищем идеала остается идеал красоты: «…мир красотой спасется», – говорит один из героев Достоевского в романе «Идиот». В данном случае это не апология искусства, а религиозная идея спасения мира через святость, через восстановление образа Божьего в людях.

Человек, как пишет Достоевский, может прожить без всего, «без одной только красоты невозможно, ибо совсем нечего будет делать на свете … Если лишить людей безмерно-великого, то не станут они и жить – умрут в отчаянии. Безмерное и Бесконечное также необходимы человечеству, как и та малая планета, на которой они живут [5, т. 10, с. 373]. Жажда идеала – это и есть та сила, которая движет народами. Вырождение народа, ослабление его мощи всегда выражаются в кризисе национальных идеалов, кризисе религии (мысль Шатова в романе «Бесы»).

Приоритет духовного над материальным

При обсуждении Указа Президента на интернет-ресурсах эта ценность вызвала немало злобно-ироничных комментариев: их авторы с возмущением писали о том, какой большой процент россиян живет за чертой бедности. В этих условиях призыв поставить духовное выше материального они восприняли как нечто вроде издевательства государства над своими согражданами, попытку оправдать и закрепить ссылками на традиционные ценности существующее в обществе социальное неравенство.

Действительного, голодного человека не стоит призывать к духовности – его надо сначала накормить. Согласно теории А. Маслоу, социальные и духовные потребности актуальны для человека только после того, как удовлетворены его базовые потребности – в пище, одежде, безопасности и т.п. [8]. Поэтому даже в молитве «Отче наш…» содержится просьба о хлебе. Однако главный смысл этой молитвы – мольба о пришествии Царства Небесного сюда, на землю, то есть о преображении Земли в Духе.

Приоритет духовного над материальным не означает враждебности ко всему материальному, даже если речь идет не о светском мышлении, а о религиозном. Православная теология предполагает почтительное отношение и к хлебу, и к земле, и к телу. Греховна не плоть сама по себе, а только плоть, отпавшая от духа. В этом плане православное учение о человеке кардинально отличается от католицизма, который склонен усматривать истоки зла в несовершенстве человека как телесного существа. Не погружаясь в богословские дискуссии, ограничимся одним весьма ярким различием. Для католических священников обязателен целибат, т.е. «обет безбрачия», а для православных разрешена семейная жизнь. Иначе говоря, восточная ветвь христианства (православие) не противопоставляет духовное и материальное, но делает акцент на единстве небесного и земного, «горного и дольнего», воплотившемся в Христе и мистически продолжающемся в жизни церкви. 

Христианская модель личности предполагает, что у человека, помимо тела и души, есть дух (единство разума и воли). Тело и душа связаны с индивидуальностью человека, дух – начало надындивидуальное: он есть проявление в человеке третьей ипостаси Бога – Духа Святого.

Духовность и нравственность неразрывно связаны друг с другом. Материальные ценности – начало индивидуальное: тот, кто ставит их выше духовных, отделяет себя от других людей и другого мира, редуцирует свою личность к телу, игнорирует запросы духа.

Духовные ценности, наоборот, есть то место, где мы встречаемся – в Боге, в социуме, в Добре, Красоте или Истине. Говоря проще, нравственным является именно тот человек, который чистую совесть ставит выше материальной выгоды.

Приоритет духовного над материальным означает, что человек есть часть мира и его существование лежит на путях единения с ним. Иные приоритеты означают противопоставление себя миру, абсурдную ситуацию отказа от тех корней, что тебя питают. Это путь истощения и гибели.

Выводы

Итак, быть нравственным значит быть духовным: не просто знать – что есть добро и зло, но также иметь волю к воплощению идеалов в действительность. При этом понимать, что процесс этого воплощения практически бесконечен. Это значит – терпеливо трудиться над совершенствованием этой реальности, не впадая в отчаянье или ненависть: делать столько, сколько в силах сделать здесь и теперь.

Христианские идеалы, лежащие в основе нашей российской цивилизации, предполагают дерзновение человека стать Богочеловеком: формального соблюдения моральных норм для нравственной жизни мало. В контексте этого дерзновения можно выделить идеалы честного созидающего труженика, героя и святого.

Современный этап развития нравственной культуры – это этап обособления, отпадения от Бога, забвения высших идеалов. Однако теория развития и библейская притча о Блудном сыне вселяют в нас осторожный оптимизм: надежду на возвращение в отчий Дом Духа.

Дальнейшие исследования

Помимо «высоких нравственных идеалов» в Указе президента в перечне традиционных ценностей названо еще пять этических понятий: «милосердие, справедливость, коллективизм, взаимопомощь и взаимоуважение».

В чем смысл выделения именно этих нравственных добродетелей среди множества других, и каково их содержание – предмет рассмотрения следующей статьи данного цикла.