Разумеется, заголовок носит ироничный характер. Но именно к такой мысли вполне можно свести рассуждения многих философов, революционеров и просто гуманистов с зудом социального реформирования, желающих создать идеальное общество или, хотя бы, для начала разработать и обосновать его проект.
В наиболее эпатажной форме эту мысль сформулировал Ханс Магнус Энценсбергер, ныне все еще здравствующий немецкий поэт, в биографии которого были гитлерюгенд и фольксштурм, учеба в Париже, участие в студенческих выступлениях в Европе конца 60-х и женитьба на дочери советского писателя Александра Фадеева и поэтессы Маргариты Алигер. Так что о трудностях перевоспитания поэт знал не понаслышке.
“О трудностях перевоспитания”
Воистину великолепны
великие замыслы:
рай на земле,
всеобщее братство,
перманентная ломка…
Всё это было б вполне достижимо,
если б не люди.
Люди только мешают:
путаются под ногами,
вечно чего-то хотят.
От них одни неприятности.
Надо идти на штурм – освобождать человечество,
а они идут к парикмахеру.
Сегодня на карту поставлено
всё наше будущее,
а они говорят:
недурно бы выпить пива!
Вместо того чтоб бороться
за правое дело,
они ведут борьбу
с эпидемией гриппа,
со спазмами,
с корью!
В час, когда решаются всемирные судьбы,
им нужен почтовый ящик
или постель для любви.
В канун золотого века
они стирают пелёнки,
варят суп…
Чем они только не заняты?
Бренчат на гитарах,
режутся в скат,
гладят кошек,
нянчат детей.
Ну, скажите,
можно ли с ними построить
могучее государство?
Всё рассыпается в прах!
Обыватели,
ходячие пережитки прошлого,
скопище жалких посредственностей,
лишённое мысли!
Как с ними поступить?
Ведь нельзя же их всех уничтожить!
Нельзя же их уговаривать целыми днями!
Если бы не они,
если б не люди,
какая настала бы жизнь!
(…)
Переходя от поэтов к философам, хочется вспомнить легенду о Гиге из II книги диалога Платона “Государство”. Этот миф, существовавший в Древней Греции в нескольких вариациях, Платон обратил в притчу.
Гиг был пастухом и батрачил у правителя Лидии; как-то раз, после землетрясения в земле образовалась трещина и в расселине Гиг нашел различные чудесные предметы, включая золотой перстень на пальце лежавшего там мертвеца.
Позже выяснилось, что поворот золотого перстня делал его обладателя невидимым.
Далее, в изложении Платона “поняв это, он сразу повел дело так, чтобы попасть в число вестников, окружавших царя. А получив к царю доступ, Гиг совратил его жену, вместе с ней напал на него, убил и захватил власть”.
Мораль этой притчи в “Государстве” изложена весьма нетривиально: устами своего любимого учителя Сократа Платон утверждает: “Если бы было два таких перстня – один на руке у человека справедливого, а другой у несправедливого, тогда, надо полагать, ни один из них не оказался бы настолько твердым, чтобы остаться в пределах справедливости и решительно воздержаться от присвоения чужого имущества и не притрагиваться к нему, хотя каждый имел бы возможность без всякой опаски брать что угодно на рыночной площади, проникать в дома и сближаться с кем вздумается, убивать, освобождать из заключения кого захочет – вообще действовать среди людей так, словно он равен богу. Поступая таким образом, обладатели перстней нисколько не отличались бы друг от друга: оба они пришли бы к одному и тому же. Вот это и следует признать сильнейшим доказательством того, что никто не бывает справедливым по своей воле, но лишь по принуждению, раз каждый человек не считает справедливость самое по себе благом и, где только в состоянии поступать несправедливо, он так и поступает”.
И в качестве окончательного приговора: “Всякий человек про себя считает несправедливость гораздо более целесообразной, чем справедливость”.
Таким образом, Платон считает человеческую природу враждебной справедливости, в то время как справедливость в его представлении является первоосновой идеального государства.
Здесь Платон высказывает мысль, позже многократно воспроизведенную практически всеми мечтателями об идеальном обществе, – человек соблюдает нормы, принятые в том или ином обществе, в первую очередь – под страхом наказания.
NB! Неочевидным, но неизбежным следствием этого принципа будет тот факт, что построение / создание некоего идеального общества требует увеличения запретов и ужесточение наказаний за их нарушение. Но эту тему мы обсудим в других материалах, а пока попробуем дать ответ на вопрос – ради чего люди могут согласиться соблюдать нормы и терпеть запреты?
Для этого мы обратимся к очень важному понятию Bellum omnium contra omnes – “Война всех против всех”. Этот понятие, введенное выдающимся британским философом и правоведом Томасом Гоббсом в его главном трактате “Левиафан”, описывает некое “естественное состояние” человека. Мы не случайно берем это словосочетание в кавычки, – на самом деле такого состояния никогда не существовало, но, тем не менее, этот образ очень важен при обсуждении обустройства “человеческого разнообразия” в унифицированные формы государства и общества.
NB! Если современники Гоббса в XVII веке были готовы принять, что “война всех против всех” – предшествующая государственности форма существования человечества, то современному читателю проще представить, что в такое состояние впадет цивилизация в случае развала всех государственных и общественных форм принуждения. Это никак не противоречит главной идее Гоббса, но лучше согласует ее с историей и антропологией.
Описывая предпосылки “войны всех против всех” Гоббсу писал: “Природа создала людей равными в отношении физических и умственных способностей (…) разница между человеком и человеком не настолько велика, чтобы один человек, основываясь на ней, мог претендовать на какое-нибудь благо для себя, а другой не мог бы претендовать на него с таким же правом”.
При этом он сделал важное уточнение:
“что касается физической силы, то более слабый имеет достаточно силы, чтобы путем тайных махинаций или союза с другими, кому грозит та же опасность, убить более сильного;
что же касается умственных способностей (…), то я нахожу в этом отношении даже большее равенство среди людей, чем в отношении физической силы”.
Далее Гоббс с неумолимой английской логикой [близкой к цинизму] разворачивает процесс, который обуславливает переход к “войне всех против всех”:
i. Равенство возможностей порождает взаимное недоверие. “Из этого равенства способностей возникает равенство надежд на достижение целей. Вот почему, если два человека желают одной и той же вещи, которой, однако, они не могут обладать вдвоем, они становятся врагами. На пути к достижению их цели,(которая состоит главным образом в сохранении жизни, а иногда в одном лишь наслаждении) они стараются погубить или покорить друг друга. Таким образом, выходит, что там, где человек может отразить нападение лишь своими собственными силами, он, сажая, сея, строя или владея каким-нибудь приличным именем, может с верностью ожидать, что придут другие люди и соединенными силами отнимут его владение и лишат его не только плодов собственного труда, но также жизни или свободы. А нападающий находится в такой же опасности со стороны других”.
NB! Отдельно отметим важный момент, который является ключевым у многих мечтателей об идеальном обществе, – именно частная собственность является первопричиной вражды.
ii. Взаимное недоверие порождает войну. “Вследствие этого взаимного недоверия нет более разумного для человека способа обеспечить свою жизнь, чем принятие предупредительных мер, т.е. силой или хитростью держать в узде всех, кого он может, до тех пор пока не убедится, что нет другой силы, достаточно внушительной, чтобы быть для него опасной”.
iii. Спусковые крючки войны. “Мы находим в природе человека три основные причины войны: во-первых, соперничество; во-вторых, недоверие; в-третьих, жажду славы.
Первая причина заставляет людей нападать друг на друга в целях наживы, вторая – в целях собственной безопасности, а третья – из соображений чести.
Люди, движимые первой причиной, употребляют насилие, чтобы сделаться хозяевами других людей, их жен, детей и скота;
люди, движимые второй причиной, употребляют насилие в целях самозащиты;
третья же категория людей прибегает к насилию из-за пустяков вроде слова, улыбки, из-за несогласия во мнении и других проявлений неуважения, непосредственно ли по их адресу или по адресу их родни, друзей, их народа, сословия или имени”.
В современных терминах мы бы описали третий casus belli как борьбу за место в социальной иерархии].
И заключительный вывод: “Пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех”.
Как мы видим, вновь ключевое слово – “страх”.
Сильный тезис Гоббса состоит в том, что “в состоянии “войны всех против всех” понятия справедливого и несправедливого не существуют, так как нет власти – нет закона – нет несправедливости. Две добродетели на войне – сила и коварство”.
Но ситуация не безнадежна и, будучи гуманистом, Гоббс утверждал, что “человек может выйти из этого состояния – путем страстей и с помощью разума.
Страсти, склоняющие к миру, – это страх смерти, желание вещей, необходимых для хорошей жизни, и надежда приобрести их своим трудолюбием.
Разум подсказывает подходящие условия мира, которые называются естественными законами”.
Более лаконично и на современный манер ту же “войну всех против всех” описал Зигмунд Фрейд менее ста лет назад: “Если вообразить, что [культурные] запреты сняты, и что отныне всякий вправе избирать своим сексуальным объектом любую женщину, какая ему нравится, вправе убить любого, кто соперничает с ним за женщину или вообще встает на его пути, может взять у другого что угодно из его имущества, не спрашивая разрешения, — какая красота, какой вереницей удовлетворений стала бы тогда жизнь! Правда, мы сразу натыкаемся на следующее затруднение. Каждый другой имеет в точности те же желания, что я, и будет обращаться со мной не более любезным образом, чем я с ним. По существу, только один-единственный человек может поэтому стать безгранично счастливым за счет снятия всех культурных ограничений — тиран, диктатор, захвативший в свои руки все средства власти; и даже он имеет все основания желать, чтобы другие соблюдали по крайней мере одну культурную заповедь: не убивай”.
Тема запретов и ограничений в обществе очень интересно, четко и поучительно раскрыта у Зигмунда Фрейда в его работе “Будущее одной иллюзии” [1927], откуда взята приведенная цитата.
http://www.bibikhin.ru/budushee_odnoy_iluzii
Здесь необходимо сделать важное замечание. Зигмунд Фрейд категорически не входит в перечень рекомендуемых нами к изучению “классиков западной мысли”, а разработанный им психоанализ даже на Западе сегодня перешел в категорию “спорных теорий”.
В то же время, труды Фрейда во многом определили направление развития современной западной мысли, а влияние его идей по-прежнему весьма значительно, тем более, что западное гуманитарной образование предполагает изучение ключевых трудов Фрейда в обязательном порядке. Второй момент – многие наблюдения Зигмунда Фрейда весьма точны и вполне пригодны для использования в качестве моделей для описания общественных явлений. И нам стоит ознакомится с ними, что никак не влияет на наше критическое отношение к его умозаключениям, сделанным на основании этих моделей.
Возвращаясь к работе Фрейда, отметим, что мы включили в наш учебный материал обзор только 2-х первых глав и самое начало 3-й главы “Будущего одной иллюзии” из 10-ти.
Прежде всего, Фрейд сразу же предупреждает, что не делает различия между культурой и цивилизацией [в то время различия между этими двумя понятиями были существенно меньше, нежели сейчас; основоположник геополитики Фридрих Ратцель также использовал термин “культура” вместо более привычного для нас “цивилизация”] и разделяет человеческую культуру на две “стороны”:
“во-первых, все накопленные людьми знания и умения, позволяющие им овладеть силами природы и взять у нее блага для удовлетворения человеческих потребностей”;
“во-вторых, все институты, необходимые для упорядочения человеческих взаимоотношений и особенно — для дележа добываемых благ.”
NB! Следующий абзац является ключевым для понимания основ, лежащих в основе структурирования цивилизации, именуемой здесь, как мы уже указывали, “культурой”.
“Оба эти направления культуры связаны между собой, во-первых, поскольку на взаимоотношения людей оказывает глубокое влияние мера удовлетворения влечений, дозволяемая наличными благами”.
Т.е., институты, упорядывающие человеческие отношения, являются производной от уровня потребления благ. А этот уровень напрямую связан с состоянием научно-технического развития.
“Во-вторых, поскольку отдельный человек сам может вступать в отношения с другим по поводу того или иного блага, когда другой использует его рабочую силу или делает его сексуальным объектом”.
Очень важное замечание – человек, в числе прочего, является ресурсом.
Отдельно отметим, что в приведенной цитате помещается вся философия фрейдо-марксизма, до сих пор имеющего последователей среди западных левых, отдаленным порождением которого стали нынешние лево-либеральные движения, включая BLM.
“В-третьих, поскольку каждый отдельный индивид виртуально является врагом культуры, которая тем не менее должна оставаться делом всего человеческого коллектива”.
Еще одно важнейшее замечание – отдельный человек является оппонентом культуры / цивилизации к которой он принадлежит.
Почему? Потому что его тяготят накладываемые на него ограничения, и ему не очевидны выгоды, получаемые взамен.
“Примечательно, что, как бы мало ни были способны люди к изолированному существованию, они, тем не менее, ощущают жертвы, требуемые от них культурой ради возможности совместной жизни, как гнетущий груз. Культура должна поэтому защищать себя от одиночек, и ее институты, учреждения и заповеди ставят себя на службу этой задаче; они имеют целью не только обеспечить известное распределение благ, но и постоянно поддерживать его, словом, должны защищать от враждебных побуждений людей всё то, что служит покорению природы и производству благ. Создания человека легко разрушимы, а наука и техника, построенные им, могут быть применены и для его уничтожения”.
Важный вывод – ключевым элементом цивилизации / культуры является система ограничений, накладываемых на отдельных ее членов, и наличие аппарата насилия, гарантирующего соблюдение этих ограничений. Более того, создается впечатление, что культура есть нечто навязанное противящемуся большинству меньшинством, которое ухитрилось завладеть средствами власти и насилия”.
Здесь же Фрейд достаточно точно указывает на причины возникновения идей о преобразовании существующей культуры / цивилизации:
“Естественно, напрашивается предположение, что все проблемы коренятся не в самом существе культуры, а вызваны несовершенством ее форм, как они складывались до сего дня (… ) Хочется думать, что должно же быть возможным какое-то переупорядочение человеческого общества, после которого иссякнут источники неудовлетворенности культурой, культура откажется от принуждения и от подавления влечений, так что люди без тягот душевного раздора смогут отдаться добыванию благ и наслаждению ими. Это был бы золотой век, спрашивается только, достижимо ли подобное состояние. Похоже, скорее, что всякая культура вынуждена строиться на принуждении и запрете влечений”.
Последнее означает, что отмена принуждения и запретов приведет к разрушению культуры / цивилизации, причем с негативными последствиями для тех, в отношении кого эти запреты сняты: “неизвестно еще даже, будет ли после отмены принуждения большинство человеческих индивидов готово поддерживать ту интенсивность труда, которая необходима для получения прироста жизненных благ. Надо, по-моему, считаться с тем фактом, что у всех людей имеют место деструктивные, то есть антиобщественные и антикультурные, тенденции и что у большого числа лиц они достаточно сильны, чтобы определить собою их поведение в человеческом обществе.”
Порождает же эти деструктивные, антиобщественные и антикультурные тенденции, которые нужно сдерживать угрозой насилия, по мнению Фрейда, тот факт, что “люди, во-первых, не имеют спонтанной любви к труду и, во-вторых, доводы разума бессильны против их страстей”.
Может быть несколько упрощенно, но для моделирования отношений в рамках общества – уже достаточно.
Далее Фрейд делает очень еще один вывод: “С осознанием того, что всякая культура покоится на принуждении к труду и на отказе от влечений, а потому неизбежно вызывает сопротивление со стороны объектов своих императивов, стало ясно, что сами блага, средства их получения и порядок их распределения не могут быть главным или единственным содержанием культуры. Ибо им угрожает бунт и разрушительная страсть участников культуры. Рядом с благами теперь выступают средства, способные служить защите культуры, — средства принуждения и другие, призванные примирить людей с нею и вознаградить их за принесенные жертвы. Эти средства второго рода можно охарактеризовать как психологический арсенал культуры”.
В целях унификации подходов, Фрейд вводит следующую терминологию: “будем называть тот факт, что какое-то влечение не может быть удовлетворено, отказом, установление, предписывающее этот отказ, — запретом, а состояние, вводимое посредством запрета, — лишением. Следующим шагом будет различение между лишениями, которые затрагивают всех, и такими, которые касаются только отдельных групп, классов или просто одиночек. Первые — древнейшие: с запретами, предписывающими эти лишения, культура начала неизвестное число тысячелетий назад свой отход от первобытного животного состояния”. Речь в данном случае идет о каннибализме, инцесте и кровосмешении. Здесь старик Зигмунд, оседлав своего любимого психоаналитического конька, многословно рассуждает о наличии этих импульсов у детей и невротиков, развитии внутреннего “сверх-Я”, ограничивающего эти импульсы и т.д. Для нас важен вывод о том, что именно эти древнейшие запреты и послужили обособлению человека от животного мира.
Что касается более поздних запретов, то “с изумлением и тревогой мы обнаруживаем тут, что громадное число людей повинуется соответствующим культурным запретам лишь под давлением внешнего принуждения, то есть только там, где нарушение запрета грозит наказанием, и только до тех пор, пока угроза реальна. Это касается и тех так называемых требований культуры, которые в равной мере обращены ко всем. В основном с фактами нравственной ненадежности людей мы сталкиваемся в этой сфере. Многие культурные люди, которые отшатнулись бы в ужасе от убийства или инцеста, не отказывают себе в удовлетворении своей алчности, своей агрессивности, своих сексуальных страстей, не упускают случая навредить другим ложью, обманом, клеветой, если могут при этом остаться безнаказанными, и это продолжается без изменения на протяжении многих культурных эпох.
Кроме того, Фрейд делает важное замечание о том, что культурные запреты носят классовый характер.
“В отношении ограничений, касающихся лишь определенных классов общества, мы сталкиваемся с примитивной и вполне недвусмысленной ситуацией. Как и следовало ожидать, обойденные классы завидуют привилегиям элиты и готовы на всё, чтобы отделаться от своей дополнительной доли лишения. Когда это невозможно, внутри данной культуры пускает корни устойчивая неудовлетворенность, способная привести к опасным мятежам. Если культура не в силах справиться с положением, когда удовлетворенность определенного числа ее представителей имеет своей предпосылкой угнетение других, возможно большинства, а это имеет место во всех современных культурах, то угнетенные понятным образом проникаются острой враждебностью к культуре, которую они поддерживают своим трудом, но к благам которой они причастны в слишком малой мере”.
Как результат – враждебность низших классов по отношению к культуре / цивилизации, в которой они живут.
Отдельно Фрейд отмечает, что “враждебность низших классов культуре так очевидна, что благодаря ей теряется из виду более скрытая враждебность лучше обеспеченных общественных слоев. Нечего и говорить, что культура, оставляющая столь большое число участников неудовлетворенными и толкающая их на бунт, не имеет перспектив на длительное существование и не заслуживает его”.
Итак, проблема поставлена – известные нам культуры / цивилизации имеют все предпосылки для того, чтобы вызывать недовольство абсолютного большинства принадлежащих к ним индивидов. А может ли быть по-другому? Эти вопросом мы займемся в наших следующих материалах.