Нравственные основы русской общинности

В настоящей статье будет рассмотрена русская общинность в том виде, в каком она сформировалась к началу XIX века, а также те идеологические сшибки между разными общественными силами за право “присвоить” себе русскую общину, увидеть ее выразителем собственных чаяний. И здесь парадоксально сходятся консерваторы-монархисты и западники-революционеры, так как и те, и другие видели в русской общине нравственно здоровый конструкт, на котором можно созидать “светлое будущее”.

Западный индивидуализм и русский коллективизм

Существуют два принципа (можно сказать, два полюса) бытия человека в социуме: коллективизм или иначе – соборность и индивидуализм. Аргументов в пользу каждой из этих позиций можно приводить множество. Ясно, что более либеральные, а значит, западные общества пошли по сути индивидуализма. Наверное, корнем это процесса становится римское право с его уважением к личности, а также протестантизм, который в свое время фактически создал новый хозяйственный уклад в Европе. Впрочем, причин здесь больше, однако мало кто станет спорить, что Запад в XXI веке – это общество, если так можно выразиться, индивидуального, отграниченного от других человека. Права отдельной личности, возведенные в абсолют, создают культуру особого типа, в которой побеждает плюральность: каждая точка зрения по-своему верна, соответственно, “истины в последней инстанции” не существует. Логично, что такая социальная философия на определенном историческом этапе порождает постмодернизм с его тотальным скепсисом и неприятием не только всего авторитарного, но и вообще имеющего строгие рамки.

Еще одной стороной западного эгоцентризма оказывается развитие общества потребления. Ж. Бодрийяр говорит о периоде зрелого капитализма, отмечая, что здесь «индивидуалистическая идеология сказывается в потреблении очень сильно» (1). Впрочем, индивидуализм – это лишь верхняя пленка над толщей неких процессов, которые происходят в западном обществе в последние столетия. Эти процессы создают человека нового типа, человека духовно мелкого, поверхностного. О. Шпенглер считает, что современный ему европеец равно не способен ни к глубокому индивидуализму, ни к глубокому коллективизму – по самой сути своего сознания. Известный шпенглеровский пессимизм отливается здесь в такие сентенции: “Пусть в наши дни говорят о переоценке всех ценностей, пусть в качестве жителей современных больших городов «возвращаются» к буддизму, к язычеству или к романтическому католицизму, пусть анархист грезит об индивидуалистической, а социалист об общественной этике – все равно они делают, желают, чувствуют одно и то же. Обращение в теософию или в свободомыслие, нынешние переходы от мнимого христианства к мнимому атеизму и наоборот – все это лишь перемена слов и понятий, религиозной или интеллектуальной поверхности, не больше. Ни одно из наших «движений» не изменило человека” (2).

Соответственно, если следовать за Шпенглером, то назвать западное общество только индивидуалистическим было бы упрощением. Этот вопрос достаточно сложен, мы не станем глубоко в него погружаться, ибо это не соответствует цели нашего исследования. Скажем лишь, что противопоставление западной цивилизации и российской часто основывается на разности именно социально-ментальной, связанной с индивидуализмом, эгоцентризмом (Запад) и коллективизмом, соборностью (Россия). Вот, например, что об этом говорит Н. Данилевский в своем знаковом труде “Россия и Европа”: “Одна из таких черт, общих всем народам романо-германского типа, есть насильственность (Gewaltsamkeit). Насильственность, в свою очередь, есть не что иное, как чрезмерно развитое чувство личности, индивидуальности, по которому человек, им обладающий, ставит свой образ мыслей, свой интерес так высоко, что всякий иной образ мыслей, всякий иной интерес необходимо должен ему уступить, волей или неволей, как неравноправный ему” (3, С. 216).

Поразительно, но даже русские западники, подобные Н. Чернышевскому, говорят о европейском индивидуализме, причем – как о тормозящем общественный прогресс факторе. “Введение лучшего порядка дел чрезвычайно затрудняется в Западной Европе безграничным расширением прав отдельной личности… не легко отказываться хотя бы даже от незначительной части того, чем привык уже пользоваться, а на Западе отдельная личность привыкла уже к безграничности частных прав. Пользе и необходимости взаимных уступок может научить только горький опыт и продолжительное размышление”, – подчеркивает Н. Чернышевский (4).

При этом некоторые исследователи не только говорят о русской общинности и шире – соборности как о реализованном “проекте”, как об одном из возможных путей развития российского общества, но как о единственном пути такого развития. Соответственно, отступление от принципа общинности / соборности ведет к серьезным проблемам в русском государстве. Доказать эту мысль исторически не так трудно: феодальная раздробленность Руси принесла ей неисчислимые страдания, привела к упадку и неспособности успешно ответить на внешнюю агрессию. Схожие проблемы возникают и в более поздний период, когда существовало, по сути, две России: Великое Княжество Литовское и Московия, которые вели между собою непримиримую борьбу, и это было сильнейшим негативным фактором на пути развития русской государственности. Да и более поздние проблемы, русские кризисы последнего столетия также некоторыми учеными связываются с отказом от соборности. О.В. Парилов отмечает: “Одно из самых катастрофических социальных, духовных последствий предсоветского, советского и постсоветского периодов – атомизация российского общества, почти полное разрушение русской общины, дискредитация общинного принципа” (5, С. 24).

Словом, если упростить эту проблему до краткой словесной формулы, она будет выглядеть так: западный индивидуализм и русская общинность. На каких же нравственных столпах эта самая русская общинность стоит? Еще в первой половине XIX века этот вопрос стал предметом глубокого исследования со стороны разных мыслителей.

Борьба консерваторов с демократами-революционерами за общину

Один из самых видных мыслителей позапрошлого столетия, славянофил Алексей Хомяков противопоставлял живительную силу русской общинности болезненной разобщенности западного мира. Причем мыслитель в первую очередь критикует городской уклад, который стимулирует появление низовых пассионариев, если не сказать – люмпенов. Вот что писал Хомяков на эту тему: “Нищета есть принадлежность городов французских, а не сел. Но зато эта форма имеет другой существенный недостаток, который в государственном отношении не лучше пролетарства: это полная разъединенность. Таков результат во Франции современной; по свидетельству самих французов; таков он будет непременно везде. Разъединенность же есть полное оскудение нравственных начал; а заметь, что оскудение нравственных начал есть в то же время и оскудение сил умственных” (6).

Обратим внимание, что социальное устройство напрямую здесь связывается с общественной нравственностью, интеллектом, способностью успешно решать глобальные вопросы. А. Хомяков с удивительной прозорливостью предвосхищает грядущие философско-социологические сшибки на почве роли пролетариата в развитии общественных отношений, в частности, и мировой истории, в целом. К слову, главный апологет пролетарства Карл Маркс в середине 40-х годов еще только входил в философию и общественное движение. Но уже в это время у него появились идеологические оппоненты в виде русских славянофилов.

Впрочем, как это ни удивительно, но на русскую общину как на эталон нравственной организации социума делали ставку не только славянофилы-монархисты, но коммунисты-социалисты-революционеры! Вот что пишет Фридрих Энгельс о русской общине: “Вера в чудодейственную силу крестьянской общины, из недр которой может и должно прийти социальное возрождение, – вера, от которой не был совсем свободен, как мы видели, и Чернышевский, – эта вера сделала свое дело, подняв воодушевление и энергию героических русских передовых борцов” (7). Есть и другие места у классиков марксизма, где они весьма сочувственно говорят об общинности, в целом, и о русской общине, в частности. Это удивительный феномен, где противоположные по своим целям силы делают ставку на один и тот же социальный конструкт – как на наиболее передовой.

Тех же воззрений на общину придерживался один из главных русских западников своего времени, как бы сейчас сказали – видный оппозиционер Александр Герцен. Известный философ Н. Лосский в своем капитальном труде “История русской философии” так высказывается об этой яркой фигуре в истории русской оппозиции и о ее отношении к русской общинности: “Герцен язвительно критиковал учение славянофилов, поскольку последние идеализировали православие и поддерживали самодержавие. Но после подавления революционного движения 1848 г. Герцен разочаровался в Западной Европе и ее «мелкобуржуазном» духе. В это время он пришел к мысли, что русская деревенская община и артель содержат задатки социализма, который найдет свое осуществление в России скорее, чем в какой-либо другой стране. Деревенская община означала для него крестьянский коммунизм” (8).

Из всего этого можно сделать следующий вывод: русская община была одной из самых здоровых и эффективных социальных групп своего времени. Ее морально-нравственное устройство и созидательный потенциал были впечатляющими для представителей различных общественных лагерей, порой – прямо противоположных по своим целям. Но почему же община казалось столь совершенным устройством? Попробуем в этом разобраться.

Общинность как потенциальный эталон социального устройства

Разумеется, община имела целый ряд таких черт, которые могли привлекать мыслителей разных направлений. Начнем здесь со славянофилов. Они, конечно, не могли обойти этот вопрос своим вниманием, так как для них община и общинность были теми важными составляющими русского социума (и вообще – “русского космоса”), на которых стоит отечественная цивилизация. Славянофилы связывали русскую соборность с Церковью.

Согласно христианству, Церковь представляет собою единый организм, глава которого – Христос, а люди – живые части его, что-то наподобие органов. Таким образом, нравственные основы русской общинности на протяжении фактически тысячелетия с момента крещения Руси совпадают с евангельскими императивами. Иначе говоря, русская общинность не мыслима без Христианства и Церкви, которые являются центром духовной жизни народа. Отсюда идет и знаменитая формула “Православие, Самодержавие, Народность”.

А. Хомяков напрямую связывал высокую нравственность социума с его соборным единением: “Я называю общинное товарищественным в его частном приложении к хозяйству; но не должно забывать, что, по своей многосторонности и особенно по своей нравственной основе, оно несравненно шире и плодотворнее” (6). То есть совместное хозяйствование, основанное на высоконравственных (товарищеских) отношениях, дает более весомые плоды, чем частнособственнический подход. В этом есть важное рациональное зерно: община делит риски, на более справедливых началах проводит распределение общественных благ, поддерживает социально незащищенных и т.д. А в нравственном отношении это значит борьбу с личной алчностью, с социальным хищничеством, с тем, что марксисты в свое время называли “эксплуатацией человека человеком”. То есть община в какой-то степени борется с таким пороком, как жадность.

Изучая русскую общинность, нужно сказать, что реализуется она в нескольких формах, самые важные из которых: Церковь, крестьянская община, артель. На это обратил внимание, например, В. Розанов, который, исследуя воззрения А. Хомякова на соборность, резюмирует: “Община есть религиозное и нравственное братство; есть до известной степени «церковь», приложенная к труду человеческому и создавшая соответственную своему закону любви форму этого труда. То же – артель, как труд на стороне от своей земли. Там и здесь «делятся поровну»; там и здесь нет «выкидышей» на сторону, обездоленных и обобранных, как нет и эксплуатации сильным слабого” (9).

Обратим внимание на последнее предложение: здесь высказывается уже идеал социалистов! Последних в общине могли привлекать морально-нравственные установки, противные эксплуататорским устремлениям. Ведь и для коммунистического общества важен коллективизм. На примере современного Китая мы видим, что развитый социализм и коллективизм могут быть весьма экономически эффективны, если опять же у общества имеется морально-нравственная “подложка”, на которой эти установки реализуются.

Более того, есть все основания замкнуть этот выстроенный нами условный круг, в котором сходятся религиозная соборность и коммунистический коллективизм, нравственная чистота евангельских заповедей и высокая социалистическая мораль. Думается, что ключевым словом здесь будет лексема “нравственность”, так как именно высокие морально-нравственные устои русской общинности притягивали представителей разных общественных течений. Таким образом, в общине представители разных идеологий видели зачаток того искомого “светлого мира” будущего. Они находили в общинности те черты, которые могли бы лечь в основу их исторического “перспективного планирования”.

Общинность сегодня

Словом, община как эффективный социальный институт притягивает внимание самых разных общественных сил. Впрочем, надо понимать, что речь идет о низовой социальной ячейке, на уровне всего государства воцарить идеалы общиннности не так просто. Ведь даже пресловутая коммунистическая “диктатура пролетариата” в первую очередь – диктатура, а значит, подавление. Собственно, и государство есть инструмент подавления, поэтому вопрос масштабирования преимуществ общинного управления и распределения – вопрос не праздный. Он и сегодня является предметом для полемики.

Например, американский социолог Мюррей Букчин предложил свою форму общинности, которая названа “либертатным муниципализмом”. Перед нами модель общества, основанного на принципах рациональности и экологии, в центре которой стоит не государство, а город. По сути, перед нами современная теория демократических городов-государств (вспомним, к примеру, греческие полисы). Букчин критикует капитализм как систему, создавшую целый ряд гуманитарных проблем: от социально-экономических до экологических.

На каких же основаниях должно быть построено решение задач, стоящих перед обществом? Дадим слово самому Мюррею (фрагмент из книги “Реконструкция общества”): “Либертарный муниципализм предлагает холистический подход к экологически ориентированной экономике. Политика и конкретные решения, касающиеся сельского хозяйства и промышленного производства будут приниматься горожанами на своих ассамблеях – как гражданами, а не как просто рабочими, фермерами к специалистами, которые в любом случае, будут менять род своей деятельности, независимо от их профессиональной квалификации. Как горожане они будут работать в таких ассамблеях на своем высшем уровне – человеческом уровне, – а не как загнанные в социальные гетто существа. Они смогут выразить свои общие человеческие интересы, а не просто частные интересы, связанные с их статусом” (10).

Что же касается современной России, но наша страна сегодня настойчиво ищет ту национальную идею, те скрепы, которые смогли бы объединить нацию. Думается, что морально-нравственные основы русской общинности могли бы лечь в основу решения этого вопроса. Важно, что в самой русской ментальности есть некий стержень, некая энергия единства, которая соединяет нацию на разных этапах ее развития. Вот как об этой энергии сказал Н.Я. Данилевский: “Куда бы ни заходили русские люди, хотя бы временные и местные обстоятельства давали им возможность или даже принуждали их принять самобытную политическую организацию, как, например, в казацких обществах, – центром их народной жизни все-таки остается старая Русь-Москва … Держась своего устройства, они не выделяют себя из русского народа, продолжают считать его интерес своим интересом, готовы жертвовать всем достижению его целей. Одним словом, они образуют не новые центры русской жизни, а только расширяют единый, нераздельный круг ее”. (3, С. 584).

Впрочем, мы можем видеть, что это соборное начало сегодня испытывает на себе серьезное давление со стороны т.н. “общества потребления”. Да и нынешняя “цифровая разобщенность” также не способствует развитию общинного начала. О.В. Парилов с горечью отмечает: “В отечественной философии стало общим местом противопоставление русской соборности и западного индивидуализма. В реальности, в современных Европе и США местно-территориальная общинность представлена гораздо лучше, чем в России” (5, С. 25). Таким образом, исторический опыт наших предков может стать той позитивной “программой”, которая позволит российскому социуму эффективно развиваться в будущем. Но в каких формах, по каким принципам – вопрос дискуссионный.