Современная русская литература: «западники» и «славянофилы»

1. Краткая предыстория

После реформ Петра в России образовалась определенная прослойка общества, ориентированная на западные ценности. Менялись монархи, менялись отношения России и Запада, но расслоение общества на условных «западников» и «славянофилов» неизменно прослеживалось. В царское время, конечно, речь шла о верхних слоях общества, крестьянство и условный «пролетариат» были далеки от идеологических сшибок, происходящих преимущественно в социальной и интеллектуальной элитах.

Октябрьская революция серьезно изменила структуру общества того, что когда-то было Царской империей. Новое государство, особенно в начале своего существования, жестко подавляло инакомыслие, и на смену двух векторов – восточного и западного – пришел единый вектор развития, отраженный в идеологии «интернационалов» с их сакраментальным лозунгом: «пролетарии всех стран соединяйтесь». Установка государства на интернационализм и атеизм во многом сближала оппозиционных «либералов» и «почвенников». Примерно то же происходило и в литературе, музыке, кино… Соответственно, деление на интеллигентов, ориентированных на Запад и славянский Восток, не было столь актуально.

Западник или славянофил Владимир Высоцкий? Или, допустим, Андрей Тарковский? Или братья Стругацкие? Ясно, что они не вполне вписывались в «идеологическую повестку» Советского Союза, но только на этом основании их нельзя отнести к той или иной ветви. Даже более того: в равной степени можно приводить доводы в пользу их западной ориентации или восточной, «почвенной».

То же самое касается и русской культуры за рубежом. Допустим, литература эмигрантов первой волны была по преимуществу антисоветской или уж по крайней мере – несоветской. Этот образ общего идеологического оппонента как будто сближал условных «белогвардейцев» от литературы. При этом они – единодушно не принимая советскую власть – могли быть людьми самых разных воззрений: от декадентов с их инфернальными мистериями до глубоко православных и воцерковленных людей. Среди последних можно назвать Ивана Шмелева и Бориса Зайцева. Вот что говорит известный исследователь литературы русского зарубежья А. Любомудров: «Б. Зайцев, войдя в Церковь в бурную эпоху революции, всю жизнь оставался православным христианином и явил редкий в художественной литературе феномен: мало к кому из русских писателей XX века можно без оговорок применить определение православный» [1].

Обратим внимание на последние слова – исследователь говорит о ценностном плюрализме, разношерстности в среде русских эмигрантов, среди которых были, кстати, одновременно и антимонархически, и антисоветски настроенные люди. Здесь показательна фигура, пожалуй, крупнейшего в истории социолога, основателя социологического факультета в Гарварде Питирима Сорокина, который равно не принимал ни монархию, ни большевизм, был внецерковным человеком. Понятно, что Православие как восточное христианство во многом противопоставлено «западному коду». Таким образом, среди эмигрантов тоже были разные группы, но размежевание на условных «западников» и «славянофилов» не было столь резким, как это происходило в царское время.

После крушения СССР взгляды русских литераторов во многом были устремлены на Запад, сверхпопулярными фигурами стали диссиденты И. Бродский и А. Солженицын. Складывалось впечатление, что во многом именно усилиями творческой интеллигенции и была свергнута советская власть. Поэтому того же Солженицына, вернувшегося в Россию в 1994 году, принимали как триумфатора. Появилась иллюзия, что развитые станы Запада с распростертыми объятиями примут зарождающуюся российскую демократию. В угоду этому «дружественному контакту» были сданы многие позиции, завоеванные советским государством. И это был, если так можно выразиться, «самый западный момент» в истории новейшей русской литературы.

Позднесоветская интеллигенция, таким образом, была в основном либерализованной. В песне группы «Наутилус Помпилиус» есть такие слова, обращенные к Америке: «Нас так долго учили любить твои запретные плоды». Эта тенденция во многом была справедлива в отношении советских писателей, особенно молодых. Поэтому после 1991 года, когда всякая цензура была упразднена, наша литература развернулась в сторону Запада, а там в это время затухал постмодернизм. Однако для отечественных авторов он казался новой и еще «необжитой территорией». На основании указанных тенденций в это время и сформировался шаблон русского романа, который во многом сохранил свою актуальность и до нашего времени. Более того, я убежден, что именно западный тип романа сегодня доминирует в современной русской художественной практике – это инерция тех процессов, которые были запущены еще в 1991 году, а на деле – с начала Перестройки.

С вхождением в постмодернизм наша литература запаздывала (как это некогда было и с модернизмом), то есть общемировые тенденции доходили до отечественной словесности не сразу. Причина здесь понятна: развитию в стране постмодернизма мешала советская идеология и государственная цензура, причем не только в сфере печати, но и в сфере перевода (многие западные романы стали доступны русской читающей публике только после распада СССР). То есть когда на Западе постмодернизм выходил из моды, и искусство развитых стран пыталось найти новые формы для самовыражения, изголодавшиеся по «западным свободам» русские писатели стремились в своем творчестве воплотить новый идеал, «догнать» общемировой литературный процесс, встроиться в него. Эти устремления во многом были связаны с раскрепощением как чисто «формальным», так и нравственным, идеологическим, мировоззренческим. То есть из одной крайности наша литература бросилась в другую, и лишь немногие не поддались новым веяниям.

Наверное, главной причиной такого резкого разворота к западному типу романа была формализованность и нормативность соцреализма. Этот условно говоря, «метод» нередко давал значимые образцы (П.Нилин, Л.Сейфуллина, А.Н.Толстой, М.Шолохов и др.), но общий уровень печатаемой литературы в СССР страдал из-за цензурных ограничений. Средний советский роман значительно проигрывал по качеству, допустим, роману царскому. Во-первых, в литературу за дачами и спецпайками стремились конъюнктурщики, которые умели писать, условно говоря, партийно, по-большевистски, но были бездарны. Во-вторых, часть литературы писалась «в стол» или попала в условную категорию «самиздата». Ряд произведений, типа булгаковского романа «Мастер и Маргарита», не мог быть напечатан, либо же ждал своего появления в течение десятилетий. Поэтому закат советской власти был ознаменован невиданным доселе разнообразием и изобилием – начала массово выпускаться т.н. «задержанная», «возвращенная» литература, это были шедевры, созданные русскими писателями фактически за 70 лет советской власти. Своих издателей и читателей нашли прежде не печатавшиеся в СССР авторы: начиная от тех, кто был в эстетической оппозиции к власти внутри страны (допустим, Мандельштам или Гумилев), и заканчивая эмигрантами разных «волн» (В. Ходасевич, В. Набоков, И. Елагин, С. Довлатов, А. Синявский и многие другие).

И вот в то время, когда «всё стало можно», когда ушла цензура и государство перестало диктовать писателям свою волю, именно в этот момент неожиданно литературное сообщество поляризовалось, то есть разделилось на два условных лагеря: тех, кто был ориентирован на Запад, а также тех, кто считал себя патриотом, почвенником, хранителем русской традиции.

2. Современные «западники» в русской литературе

Вообще нынешнее расхождение авторов на два условных полюса фиксируют не только ученые и критики, но и сами писатели. Например, в романе 2016 года «Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами» Виктора Пелевина не раз возникает противопоставление цивилизации и «ваты», прогресса и «ваты» (для справки: ватником называют человека с пророссийскими взглядами, поддерживающего нынешнюю власть).

Такое уничижительное «именование» возникает в тексте В.Пелевина отнюдь не случайно: порой кажется, что писатель вот-вот скатится в ультралиберализм, однако он периодически себя одергивает, втыкая шпильки и в либеральную идею. Например, скрытой насмешкой над идеей феминизма можно посчитать историю одной из космических рас, где самки в один день уничтожили всех самцов и стали почковаться. С тех пор этот день – главный праздник самок, наподобие годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Таким образом, занять место над схваткой, то есть занять идеологически дистиллированную позицию, Виктору Пелевину всё-таки не удается, на мой взгляд. Во многом здесь сказывается его тяготение к постмодернистскому дискурсу, который отторгает крепкую централизованную власть, коллективизм и т.д. Вообще писатели, которые традиционно относятся критикой к постмодернистскому направлению, как правило, ориентированы на Запад – чуть ли не самая яркая фигура здесь Владимир Сорокин.

Нередко западный код связан с прямым увлечением западной (чаще всего – англоязычной) литературой. Так, лауреат нескольких премий Евгения Некрасова не один год жила заграницей, и этот опыт наверняка повлиял на ее художественное мировоззрение. Например, одна из героинь ее книги 2021 года «Домовая любовь» говорит: «Но я всё равно покупала книжки на английском, они были лучше русскоязычных». Речь идёт о новинках, то есть таков взгляд на современный литературный процесс. Вот ещё высказывание: «Я знаю английский язык – значит, мне доступны лучшие истории, которые придумывают сегодня в мире». Звучит довольно безапелляционно.

А собственно англоязычный код у Некрасовой выдают и множественные лексемы, которые не встретишь на страницах тех же современных «почвенников». Например: олдскульная, проскроллились, гендер, боди-шоп, сделать таймлайн, трипэдвайзер, онлайн-шоппинг. В некоторых местах такое ощущение, что русский язык начинает в сознании повествователя сдавать свои позиции англоязычному «суржику», например: «Я давно перешла на крановую воду». А иногда и вовсе даются англоязычные вкрапления.

То есть ряд русских романов не просто тяготеет к западной традиции, но эти произведения сделаны прямо по западным «лекалам». В этой связи весьма показателен роман «Центр тяжести» (2018) известного знатока и переводчика англоязычной литературы Алексея Поляринова: в указанном тексте сконцентрированы основные «нервные узлы» современной западной прозы. Например: история травмы (изнасилование девушки), приводящей к смене ориентации, история травли свободного художника со стороны «тоталитарного государства» и вообще тема преследования инакомыслия, история эмиграции – как побега из «несвободы» в «свободу» и прочее. В некоторых эпизодах автор использует жесткую инвективу в отношении власти, правоохранительных органов, Церкви и т.д. Таким образом, в книге сходятся два «западных вектора»: мотивно-сюжетный (композиционно-тематический) и нравственно-идеологический. Похожим образом сделаны романы Дмитрия Захарова «Кластер» (2020) и «Бывшая Ленина» (2019) Шамиля Идиатуллина. Обе книги изданы «Редакцией Елены Шубиной» – наиболее авторитетным в стране издательством, занимающимся «высокой прозой». То есть западный код в русской литературе сегодня – во многом тренд.

Некоторые русские писатели сочетают литературное творчество с активной политической деятельностью либерального толка. Например, Борис Акунин, Дмитрий Быков, Людмила Улицкая, Кира Ярмыш. Среди писателей, постоянно живущих за пределами России и занимающих активную прозападную позицию, можно назвать чуть ли не самого титулованного русского прозаика (единственного лауреата трех премий: «Русский Букер», «Большая книга» и «Национальный бестселлер») Михаила Шишкина. Правда, и некоторые из перечисленных выше покинули Россию после 24 февраля 2022 года, так что и они могут теперь считаться эмигрантами.

Наконец, западный код в русской прозе может проявиться вне политической и идеологической подоплеки – на уровне материала. Иначе говоря, русский писатель просто работает с внероссийским пространством. Так, русскоязычный автор Рубен Гальего написал свой роман 2018 года «Вечный гость» во многом на западном материале (США, Испания…). А постоянно проживающий в Эстонии Андрей Иванов делится с читателями своим опытом жизни в несоветской Прибалтике, а также и в западных странах. Например, основные события романа «Исповедь лунатика» (2015) происходят в переселенческих лагерях Скандинавии. Здесь нет попытки продвигать какой-то тип мировоззрения, но сам материал – западный.

Таким образом, в современной русской литературе есть целый «класс» авторов, которые по разным причинам могут быть условно обозначены как «западники». Есть также и премии, которые ориентируются на авторов, пишущих в подобном ключе. Среди таких премий в первую очередь должны быть названы НОС и «Национальный бестселлер», что не означает, конечно, их тотальной ориентации на западный «код», и всё же «сверка» победителей за пару десятилетий четко фиксирует направленность этих премий.

3. Современные «славянофилы» в русской литературе

Здесь используемый мною термин еще более условен. В научной и критической литературе пока не найдена лексема, которая бы обозначила это направление внутри современной русской словесности. Тем не менее, ряд авторов всё же может быть отнесен к некоторой группе, придерживающейся, условно говоря, традиционных ценностей и консервативных взглядов на литературное произведение.

Первая группа этих условных «почвенников» может быть определена как «патриотическое, прорусское направление». Их выделение в особую консервативную ветвь было обозначено еще в 1990-1991 годах. Показательно разделение Союза писателей СССР на две самостоятельные организации по принципу отношения к демократизации и децентрализации страны, это: Союз писателей России (условные «почвенники») и Союз российских писателей (условные «либералы»). Своеобразным манифестом традиционалистов стало т.н. «Письмо 74-х» (1990), в котором, в частности, говорится о «травле коренного населения страны» и русофобии. Среди тех, кто подписал письмо, такие авторы, как Пётр Проскурин, Леонид Леонов, Валентин Распутин, Виктор Лихоносов – то есть авторы старшего поколения.

Большинство из писателей «консервативного толка» с точки зрения художественного «метода» являются реалистами, в том числе особую роль среди них играют т.н. «писатели-деревенщики». Сегодня это уже уходящий тип автора, хоть и не полностью исчезнувший. В какой-то мере к этому условному течению могут быть отнесены Михаил Тарковский (книга «Полет совы», 2017), Борис Екимов (роман «Осень в Задонье», 2016), даже Роман Сенчин («Зона затопления», 2015). Причем не всегда это авторы провластные, то есть возвращаясь к пелевинскому разделению, – «ватники». В том же романе Сенчина достаточно критически оценивается происходящее в стране, а вот метод писателя – безусловно укоренен в традиции «деревенщиков».

Для некоторых представителей «консервативной ветви» важной становится ориентация на два источника: русскую классику и Православную веру. «Наша великая литература – младшая сестра молитвы», – говорит главный герой «Полета совы». А еще лирический герой М. Тарковского активно борется за правду – как он ее понимает. То есть это не «тихая лирика», а почти манифест. Истоки всего русского М. Тарковский черпает в классике – у Гоголя, Достоевского, Шмелева, Бунина… Через них он пытается развенчать многие устремления современного человека, которые кажутся повествователю пустыми и никчемными – типа успешности или толерантности.

Некоторые сентенции М. Тарковского звучат довольно жестко, например он не раз обрушивается на современную информационную семиосферу, особенно – российскую: «Скажи мне свет-зеркало, откуда де′вица наша красная за несколько лет набралась всей этой дури? Какими ухищрениями, какой подкожной инъекцией накачали её, каким, едри его мать, ботоксом вздули душевную кожицу до полного онемения? … Оторвавшись от родной земли, лишившись поводырской её защиты, с какой скоростью полстраны, не ведая измены, превратилось во вражьих сподручников-разрушителей?» То есть главный герой повести – тип метущегося правдоискателя, который мучительно пытается обрести равновесие в этом несовершенном мире…

Реализм, наследующий русской гуманистической традиции с ее отчетливыми христианскими основами, можно найти у ректора Литинститута Алексея Варламова. Показательна здесь книга «Ева и Мясоедов» (2021). Писатель в ней выступает как продолжатель традиции Шмелева, Бунина, Зайцева… Это проявляется как в конструировании художественного мира, так и в настроении книги, в мироощущении автора, «просвечивающем» сквозь текст. Взять хотя бы такой маркер: Варламов сочетания типа «Божий мир» пишет с большой буквы, а «октябрьский переворот» – с маленькой. Словом, перед нами образец так называемого неореализма, ориентирующегося на царскую, «почвенную» прозу. Однако у Варламова мы не найдем резкого обличения или идеологизированных «отступлений».

В отельный «кластер» внутри условных «славянофилов» могут быть выделены люди, поддерживающие Донбасс в его борьбе за самоопределение. Произошедшие здесь в 2014 году события во многом поляризовали российское писательское сообщество. И среди тех, кто активно поддерживал и продолжает поддерживать Луганск и Донецк, можно назвать таких авторов, как Захар Прилепин, Герман Садулаев. С началом спецоперации активную Z-позицию проявил молодой прозаик Александр Пелевин – однофамилец классика постмодернизма Виктора Олеговича. Кстати, донбасская тема отражена в «специальном» романе Сергея Самсонова «Держаться за землю» (2018), который был удостоен премии «Ясная поляна», частично об этом же – книга «Готские письма» (2021) Садулаева, ставшая лауреатом той же премии. Некоторые критики посчитали победу Самсонова – политически ангажированной. Да и в целом «Ясная поляна», наверное, самая консервативная, самая «славянофильская» из крупных российских литературных премий.

Таким образом, события 2022 года еще более поляризовали российское писательское сообщество. Многие из писателей активно выступили за или против спецоперации, некоторые несогласные демонстративно покинули Россию. Поэтому, вероятно, в ближайшем будущем разлом между русскими писателями, разделившимися на условных «западников» и «славянофилов», будет только разрастаться.