Токсичность города: критика цивилизации

В статье попытаемся ответить на вопросы: почему мы ищем социальный идеал в деревне, а не в городе? В чем именно заключается токсичность города для человека? Возможно ли «возвращение» к деревне на пике цивилизационного развития – что говорит нам об этом всемирная история?

Введение

Любому организму для жизни и развития нужна благоприятная среда. Для человека – это не только и даже не столько природная, сколько социальная среда, которая может быть токсичной, а может быть, и нет.

По мере развития цивилизации всё больше людей скапливается в городах. Переселение в города – это не просто горизонтальная мобильность, это приобщение человека практически к другой культуре. К другой социальной и нравственной среде – гораздо более «токсичной» для человека. Эта «токсичность» менее очевидна, чем плохая экология, но ее тоже чувствует любой житель города, особенно мегаполиса.

Город обостряет как душевные, но и духовные проблемы. На жестком асфальте цивилизации человек перестает чувствовать под ногами почву не только в буквальном, но и в метафизическом смысле: проблема идентичности («кто есть я в этом мире?») – одна из главных проблем современного человека. Потерянность, «заброшенность» человека, отсутствие «крыши над головой» (опять же в метафизическом смысле), необходимость трагического «выбора себя» – всё это философия экзистенциализма осмысляет как фундаментальную характеристику человеческого бытия в целом, а не только жизни горожанина. Согласимся с этим, но отметим, что современный мегаполис – это именно то место, где человек переживает свою «заброшенность» наиболее остро.

Неудивительно, что дойдя до определённого пика цивилизационного развития, общество начинает скорбеть о деревне, как об «утерянном рае», где были истинные отношения и истинная жизнь. Среди гигантских сооружений из стекла и бетона, в толпе вечно спешащих незнакомых людей человек всё чаще ностальгирует по «теплу социальности», солидарности, взаимовыручке и взаимопомощи, которых он не находит в этом «бесконечном лабиринте». (Как минимум, не находит в полной мере).

Особенно часто эта ностальгия овладевает человеком в кризисные эпохи развития общества и культуры. Ища ориентиры настоящего и будущего, он неизбежно обращается к образам прошлого, в том числе – к образу деревни, как «идеальной социальной системы», «как этический ориентир не только прошлого, но может быть и нашего настоящего», так как в ней в миниатюре реализовано «эмпатично-общинное общество» [3].

Почему же такой «идеальной системой» не может быть город – в чем именно заключается его токсичность?

Возможно ли некое «возвращение» к деревне на пике цивилизационного развития – что говорит нам об этом всемирная история?

На эти вопросы попытается ответить данная статья.

Город: общество вместо общины

В чем особенность города по сравнению с деревней? Начнем с очевидного: в нём живёт гораздо больше людей. Однако между городом и деревней всё же не только количественное, но и качественное различие: город – вовсе не то же самое, что деревня большого размера. Даже маленький город можно отличить от большой деревни тем, что в деревне все друг друга знают, а в городе можно сохранить инкогнито. Говоря языком социологии, деревня – малая социальная группа, а город – большая. В первом случае людей связывает хотя бы слабые, но личностные связи, во втором случае – только формальные признаки принадлежности к социальной группе (территория проживания). Кстати, «первый упомянутый в Пятикнижии город строит Каин для своего сына Еноха. Город становится символом анонимности, за которой можно укрыться от родового проклятия и избежать остракизма» [1]. (Отметим попутно, что Библия, действительно, «сокровищница глубоких смыслов» – это признают даже неверующие.)

Анонимность – следствие принципиально другого способа формирования общностей, чем это имело место в традиционной деревне: она выросла на основе кровно-родственных, семейных связей. Появление же городов означало возможность формировать сообщества не только по родовому признаку. Город разрывает традиционные социальные связи, но он есть «“точки сборки” новых социальных общностей» [1].

Немецкий социолог Фердинанд Тённис выделил две формы солидарности: общину и общество. «Община отсылает к свойству “иметь что-то общее”. Это органическая, сущностная, примордиальная (от лат. primordialis – «изначальный»), нерефлексивная связь между людьми, которая возможна в семье или крестьянской общине.

Напротив, общество (в значении “бывать в чьем-то обществе”) отсылает к общению. Это избирательная, рациональная, рефлексивная социальная связь, в основе которой лежит взаимовыгодный обмен и которая достигает своего апогея в больших городах. Рост городов – это победа расчета над чувством, обмена над родством» [1].

Таким образом, мы видим следующую социологическую антиномию: с одной стороны – деревня, сообщество и традиция, с другой – город, общество и рациональность.

Город как признак цивилизации

Важно учитывать, что критика городской жизни и городских нравов в истории мысли идет обычно в русле критики цивилизации как таковой. Это неудивительно, так как даже слово «цивилизация» происходит от латинского civis, по одной из основных версий перевода означающего «горожанин».

Город – один из обязательных признаков цивилизации, независимо от того, как она понимается: какой этап развития культуры и общества относится к ней. Согласно историку Л. Г. Моргану, одному из классиков формационной концепции исторического развития, цивилизация начинается сразу после «варварства» и связана с возникновением исторически первых форм разделения труда, и, следовательно – денег и государства. Города возникают как торговые и ремесленные центры, отделенные от сельского хозяйства.

В концепции О. Шпенглера – одного из основоположников противоположного подхода, а именно цивилизационного, – под цивилизацией понимается более короткий исторический период – связанный не с началом восхождения, усложнения, а, наоборот, с началом упадка общества и культуры. К наступлению периода цивилизации города уже есть, однако теперь возникает мегаполис – «мировой город», как его называет Шпенглер [6]. Таковым городом в истории Античности была столица Римской империи, куда стекались огромные массы мигрантов и выходцев из деревни. Уже в начале нашей эры при императоре Августе Рим был магаполисом древнего мира, в нем насчитывалось более 1 000 000 жителей.

Деревенская душа и городской разум

Какое же влияние городская жизнь накладывает на человека?

Критика цивилизации восходит к седой древности. Уже китайский мудрец Лао-Цзы, основатель даосизма, считал, что город мешает человеку соединиться с природой и постичь «дао». Поскольку этот полулегендарный человек жил в VI-V вв. до н.э., представим себе города той эпохи и зададимся вопросом: что бы он сказал о современных мегаполисах?!

В Новое время (период расцвета городов как промышленных центров в западной Европе) наиболее видным критиком урбанизма выступил французский просветитель Жан Жак Руссо. Он считал, что человек от природы добр, его естественное состояние – гармоничное единство с другими людьми. Однако общество (особенно городское) искажает природу человека, портит ее. В литературе сентиментализма, основателем которого был тот же Ж.-Ж. Руссо, чистые душой пейзане (крестьяне, сельские жители) противопоставлялись завистливым, суетным и корыстным представителям цивилизации, то есть города.

В нашей стране городское население превысило сельское во времена Н. С. Хрущёва. Рост городов был неизбежным эффектом процесса индустриализации. Русская деревня пустела и советские писатели (так называемые «деревенщики»: Ф. Абрамов, В. Астафьев, В. Шукшин, В. Белов) скорбели об уходящем социуме и его красоте. Тогда и потом в литературе сложился ряд художественных штампов. Города, а особенно мегаполисы, изображались как сияющие огнями неоновых витрин очаги разврата и морального разложения, где люди легко предают друг друга, где порок является нормой жизни. Напротив, в изображении деревни возникала идиллическая картина, напоминающая эстетику сентименталистов.

Советский кинематограф тоже отдал дань этим штампам, противопоставляя простых и нравственных людей села – корыстным и безнравственным горожанам. Чистая деревенская душа в житейском плане нередко проигрывала циничному городскому разуму, но обязательно одерживала над ним нравственную победу. Тут нельзя не вспомнить образ Дерсу Узалы в одноимённом произведении В. К. Арсеньева, прототипом которого послужил нанаец («лесной человек», «последний из могикан»). Дерсу Узала был проводником экспедиций названного автора в 1906 и 1907 гг.. Неоднократно спасая членов экспедиции в «своей стихии», Д. Узала оказывается беспомощным в городе. Трагичный, но закономерный финал: его убивают городские хулиганы – порождение урбанистической культуры.

Любые стереотипы можно критиковать (а иногда и высмеивать), но в данном случае они отражали (хоть и в преувеличенном виде) реальные процессы, происходившие в обществе и культуре. Да, как считал О. Шпенглер, наступление цивилизации, то есть, «старение» культуры, угасание в ней творческого начала, связано с тем, что «душа выходит в отставку» и воцаряется разум [6]. Мир цивилизации – холодный, бездушный, чисто рациональный. Рост городов – это победа разума над чувством, победа философии Т. Гоббса («человек человеку волк») над философией Ж.-Ж. Руссо.

Манипулятивный рассудок и деградирующий разум

Однако мыслители второй половины XX века, писавшие уже после О. Шпенглера, считали, что дело обстоит еще хуже: воцарившийся разум тоже деградирует. Анализируя сформировавшееся в западной цивилизации «общество потребления», философы и социологи констатировали углубление всех форм социального отчуждения, в том числе – отчуждение человека от самого себя. Как следствие, согласно немецкому социологу, философу и психологу, Эриху Фромму, происходит «рутинизация» жизни и «вытеснение осознания основополагающих проблем человеческого существования» [5]. У человека активно действует только рассудок, а разум тоже «выходит в отставку».

Под рассудком у Э. Фромма имеется ввиду «способность оперировать понятиями с намерением достичь какой-нибудь практической цели». Мы пользуемся им, «занимаясь своими обычными делами и прикидывая, что как сделать». Рассудок обслуживает нашу телесную и социальную жизнь. Что же касается разума, то он, конечно, тоже содействует физическому выживанию человека в этом мире. Но в отличие от рассудка, он не воспринимает действительность на веру, а «стремится к пониманию; он пытается узнать, что скрыто за поверхностью, распознать сердцевину, сущность окружающей нас действительности». Поэтому он способен распознать будущее, охватить события и жизнь человека в целом, увидеть его место в мире.

«Рассудка достаточно, чтобы надлежащим образом оперировать отдельными частями крупного целого, будь то станок или государство. Разум же может развиваться только в связи с целым, имея дело с обозримыми и контролируемыми реалиями. Подобно тому как наши слух и зрение работают только в количественных пределах волн определенной длины, так и наш разум ограничен тем, что можно обозреть целиком, во всей полноте его проявлений. Иными словами, если размеры превышают определенный уровень, то неизбежно утрачивается конкретность и ее место занимают абстрактные представления; вместе с конкретностью пропадает и чувство реальности. Первым увидел эту проблему Аристотель, который считал, что город, превышающий по численности населения то, что мы сегодня назвали бы небольшим городком, непригоден для жизни» [5]. Именно поэтому в античности и считалось, что полис (город-государство) должен быть «обозрим с вершины холма», но не больше.

Э. Фромм пишет, что у современного человека, жителя мегаполиса, «развился рассудок и деградировал разум. Он принимает окружающую действительность как нечто данное; он хочет поглотить ее, потребить, пощупать и манипулировать ею. У него даже не возникает вопроса о том, что стоит за этой действительностью, почему вещи таковы, как они есть, и куда они движутся [5]. Таким человеком очень легко манипулировать.

Однако ещё хуже то, что деградация разума имеет своим следствием деградацию этического сознания человека. «Этика, по крайней мере, в понимании греко-иудейско-христианской традиции, неотделима от разума. Нравственное поведение базируется на способности выносить оценочные суждения, основанные на разуме; оно подразумевает выбор между добром и злом, а также действие на основе принятого решения» [5].

Преобладание рассудочного, манипулятивного мышления, как считает Э. Фромм, связано еще и с атрофией эмоциональной жизни. У современного человека эмоции не культивируются, считаются ненужными и рассматривались скорее как помеха для оптимального функционирования, а потому остаются неразвитыми. Может поэтому (добавим от себя) так востребована армия платных психологов, что человек «с атрофией эмоциональной жизни» сам не в силах разобраться со своими чувствами – ему нужен профессиональный толкователь.

Таким образом, представитель современной цивилизации, он же – горожанин – личность, с большими духовными и душевными проблемами.

Урбанизация как причина упадка рождаемости

Ну, и наконец, быть может, самая большая проблема города – демография.

Снижение рождаемости исторически началось именно с убранизации – социологи считают ее причиной так называемого «первого демографического перехода». Второй переход они связывают с кризисом семьи, а третий – с миграцией, повлекшей этнические трансформации западного общества.

Однако все эти три демографических перехода – звенья одной цепи. Если мы обратимся к традиционным обществам, то увидим: «рукой, качающей колыбель», была, как правило, не материнская рука, а рука бабушки. В то время как «молодуха» выполняла в поле тяжёлую физическую работу, «большуха» (свекровь) ухаживала за детьми. Старшее поколение было ключевым звеном в воспроизводстве рода.

С развитием индустриального общества многопоколенная семья разрушилась. Молодёжь уезжала на заработки в город, оставляя стариков в деревне. Разрушение многопоколенной семьи имело своим следствием снижение рождаемости, о чём хорошо и подробно написал А. Бабель в книге «Женщина и социализм». Женщины стали меньше рожать детей не потому, что были заняты тяжёлой физической работой. Они и в традиционном обществе занимались такой работой. Только теперь некому «сидеть» с детьми, когда женщина работает: бабушки остались в деревнях.

Таков механизм депопуляции: рост городов – кризис семьи – снижение рождаемости ниже необходимого уровня. Сейчас по странам ЕС и в России на одну женщину приходится в среднем 1,5 рождений, а надо минимум 2,1.

На фоне демографического вырождения коренных народов Европы, это может означать начало «архаизации мира»: миграционные волны приносят с собой в Европу (как, впрочем, и в Россию) представителей традиционных взглядов и культур, где многодетность является нормой, где родовые связи важнее социальных. Однако они, как правило, не ассимилируются в европейской культуре – у них есть своя. Это значит: в каждом поколении на четверть сокращается число носителей европейской культуры. Значит, однажды на территории Европы будет господствовать уже какая-то иная культура. Причем вряд ли она сможет поддерживать тот уровень цивилизации, который Европой уже достигнут. Этот вариант, как один из возможных в демографическом и социальном развитии мира допускал один из лидеров отечественной демографии А. Г. Вишневский [2].

Из всемирной истории: от городской цивилизации – снова к аграрному обществу

Если мы обратиться к истории «заката» античной культуры, то мы увидим там процессы, поразительным образом напоминающие нам современные. В частности, мы увидим достаточно долгий период поначалу не очень заметного «пропитывания» Римской империи варварской внешней средой. В своей книге «Цивилизация средневекового Запада» выдающийся французский историк Ж. Ле Гофф [4] отмечает, что расселение многочисленных варваров на римской почве удовлетворяло всех, и приводит свидетельства позитивного отношения римлян к варварам, которые заселили огромные пространства некогда заброшенных земель и из былых врагов Рима, превратились в крестьян и солдат. Притягательность римской цивилизации для варваров достаточно долго оставалась неизменной: они выступали не в роли врагов, а в роли поклонников римского политического устройства. Римляне и варвары как бы шли навстречу друг другу: «деградирующие, внутренне варваризирующиеся римляне опускались до уровня поднимающихся, обретающих внешний лоск варваров», – пишет Ж. Ле Гофф [4].

Он подробно рассматривает процесс превращения городской римской цивилизации в аграрное средневековое общество, отмечая, что нашествие варваров было лишь катализатором процессов, которые уже существовали на закате римской империи. Варварское нашествие, дезорганизовавшее экономические связи и нарушившее торговлю лишь ускорило аграризацию населения, а не породило ее. Шло непрекращающееся разрушение: нeспособный творить и производить по канонам античной культуры, не усвоивший эти каноны, не смотря на длительный период «встраивания», варварский мир, по выражению ЛеГоффа, занимался лишь утилизацией достижений античной цивилизации.

На примере падения Римской империи и последующей истории Западной Европы мы видим нелинейность научно-технического прогресса. Мы видим, что ряд технических изобретений и научных идей античности оказался невостребованным «варварами» и их потомками на протяжении многих столетий. Ярким примером тут могут быть римские акведуки – городские водопроводы, которые были заброшены и разрушены: аграрному обществу они оказались не нужны.

Не исключено, что теперь и европейскую социокультурную систему ждет аналогичная судьба, только на месте акведуков могут оказаться атомные электростанции. Это тема, конечно, достаточно отдаленного, но вполне возможного будущего. Пока же мы видим начало процесса деглобализации. Этот процесс может приостановить миграционные процессы. Но пока непонятно – насколько глубоко и необратимо это будет происходить.

Выводы

Итак, человеку сложно жить в городе, особенно в мегаполисе. Именно жить, а не просто функционировать.

Переход от деревенского социума к городскому – это не количественное, а качественное изменение. Вместо родовой общины и тепла личных связей город предлагает связи социальные – менее прочные, более конкурентные, более кратковременные и анонимные. Коллективизм, взаимовыручка и взаимопомощь становятся явлениями локальными, а не всеобщими.

Деревенская душевность вытесняется рациональностью. Однако это ущербная рациональность – активно развивается только рассудок, но деградирует разум человека. Как следствие – упадок этического сознания и атрофия эмоциональной жизни. Урбанизация также разрушает многопоколенную семью, приводит к депопуляции, которая в сочетании с миграционными процессами, может означать начало гибели цивилизации.

Возможно ли «обращение к деревне» на пике цивилизационного развития? Всемирная история напоминает нам об «архаизации» Европы в позднем Риме, когда городская цивилизации пришла в упадок и на долгие века была замещена аграрным традиционным обществом. Современные демографические процессы свидетельствуют, что новая архаизация мира – один из возможных вариантов развития современной западной цивилизации.

Дальнейшие исследования

Если город не может быть «идеальной системой», то может ли таковой быть деревня? В каком смысле можно говорить об «идеальности деревни»?

Очевидно, что деревня – не идеальная система в смысле совершенства: у ней, конечно же, есть не только плюсы, но и минусы. Деревня может быть идеальной системой в смысле идеала – в истории мысли архаика часто выступала в виде ориентиров для будущего.

Можно ли найти этот «идеал» не в деревне, а в каком-то другом месте? Ответ на этот вопрос требует дальнейшего исследования сущности и природы коллективизма, его социальных и цивилизационных оснований.